– Идем… Идем в постель, – задыхаясь, сказала я и вдругпочувствовала, что хочу этого больше всего на свете, – идем, милый. Я хочу бытьс тобой… Я хочу чувствовать тебя в себе.

Может быть, это именно те слова, которые я хотела сказатьему еще тогда, когда увидела его впервые в телефонной будке?.. Те слова,которые все женщины говорят всем мужчинам?.. Те слова, которые все мужчины ждутот женщин?..

Но, видимо, я выбрала не те слова.

Руки Леща неожиданно разжались, и я, потеряв опору, потерявзащиту, едва не упала. Лещ, цепляясь безвольными раскрытыми ладонями за моеплатье, сполз на пол и уронил голову в колени. Во всей его позе было такоестрадание, что мне даже в голову не пришло обидеться, хотя именно сейчас яимела на это все основания. И я сделала то, что и должна была сделать любаямудрая женщина на моем месте.

– Что-то не так, милый?

Он глухо молчал, и, чтобы не захлебнуться в этом егомолчании, я вздохнула, набирая в легкие воздух.

– Я что-то сделала не так?

– Так, все так… Прости, прости меня, – он снова обнялменя и прижал к себе, теперь в этом не было всепоглощающей страсти, тольковсепоглощающее отчаяние: он как будто искал у меня защиты, – прости,пожалуйста.

Я молчала. Я не знала, как реагировать на это. Но онрасценил это молчание по-своему.

– Ненавижу себя. Ненавижу… Я знал, что придетсяплатить… Но не знал, что плата будет такой высокой… Хочешь выпить?

– Хочу быть с тобой, – упрямо сказала я. – Мне всеравно, что будет завтра. Но сегодня я хочу быть с тобой. Я никогда и никомуэтого не говорила.

Он застонал и еще крепче прижал меня к себе, поджившее плечодало о себе знать.

– Больно, – сдерживаясь, вздохнула я. И непонятно, кчему это относилось: к ране или к нелепой ситуации у двери.

Его как будто ударило током:

– Прости меня… – Лещ принялся покрывать лихорадочнымипоцелуями мои руки и платье.

Пора заканчивать это надругательство над плотью. Я осторожноотстранила его лицо и выскользнула из объятий.

– Куда ты? – Еще секунда, и отчаяние разнесет емуголову, как удачный пистолетный выстрел. Наблюдать за этим невыносимо.

– Принесу выпить. Ты же хотел выпить.

– Боже мой, Боже мой. Я принесла вина и бокал.

– А ты? – с надеждой спросил Лещ.

– Я не хочу.

И тогда он сжал хрупкое стекло бокала в пальцах. Оно сжалобным писком треснуло. В пальцах Леща забилась струйка крови. Он запрокинулголову и махом выпил полбутылки. Чтобы чем-то занять себя, я взяла егоизрезанную ладонь и попыталась губами коснуться его крови, податливой и теплойна вид, совсем не похожей на высеченного из камня Леща. Но этот невинный жест,не выражающий ничего, кроме робкой любви, вдруг отбросил его от меня. Он вырвалруку с такой поспешностью, что почти ударил меня по лицу.

– Нет! Нет, только не это… Нет, нет, нет… Не трогайменя!

– Хорошо, – я сжала виски пальцами. – Хорошо. Чтопроисходит? Ты хочешь, чтобы я ушла?

Его уже трясло мелкой дрожью. В любом другом случае, в любойдругой ситуации это выглядело бы смешно: огромный мужик, дрожащий как осиновыйлист. Но сейчас мне было не до смеха: я не могла оторваться от его побелевшеголица, от его лихорадочно горящих глаз, от судорог, которые били его тело.

– Я не хочу, чтобы ты ушла… Я не могу тебя задерживать,я понимаю. Если ты уйдешь, ты будешь права. Но, если ты уйдешь, все будетбессмысленным… Все потеряет для меня всякую цену.

– Объясни, что происходит. Только и всего. Объясни, и япойму. Я же умная девочка.

– Умная девочка. Красивая девочка. Самая лучшаядевочка. Никого нет лучше тебя… Никого я не хотел так, как тебя… Боже мой, чтоза пошлые слова… Не так, все не так. Никто мне не был нужен так, как ты… Яникогда и никому этого не говорил. Ты первая, кому я это говорю.

– Так в чем же дело? Я здесь, и я жду тебя.

– Если ты узнаешь все… Ты уйдешь.

– Ты плохо знаешь меня. – О, как ты плохо знаешь меня.Лещ! Уйти сейчас, когда я уже приоткрыла двери в твою душу, в твою тайну, что,в общем-то, одно и то же?! Нет, я никуда не уйду… – Я никуда не уйду. Я хочуостаться с тобой. Я хочу быть с тобой…

Боже мой, неужели это я, неужели это с моих губ слетают этиполные страсти слова? Чуть заглушаемые дыханием, но все же такие понятные,способные соблазнить кого угодно, способные взломать любые запоры и любыедвери. Почему я произношу их так легко? Потому что ничего не чувствую к этомучеловеку, который сделал все, чтобы я чувствовала? Неужели во мне не осталосьничего человеческого, даже сострадания? Неужели Костя так вычистил, так вылизалмою и без того стерильную душу?.. Актриса, актриса, ты всего лишь жалкаяактриса, которой покойный Эрик дарил розы по пятницам за удачное исполнениеглавных ролей в гиньоле…

– Все еще можно исправить, – несвязно говорил Лещ,обнимая меня одной рукой и пряча далеко за спину другую, изрезанную стеклом. –Мне сказали, что все будет в порядке… Нужно только подождать.

– О чем ты говоришь?

– Не сейчас. Я обязательно скажу тебе, ты мудрая, тысамая лучшая, ты все поймешь. Но не сейчас, только не сейчас. Я скажу. Я нехочу, чтобы это стояло между нами.

– Ничто не может стоять между нами. Ничто и никогда нестанет, разве что смерть. – Боже мой, пафос как в чахоточных любовных романах,я даже на секунду начинаю ненавидеть себя за этот пафос, не переигрывай, Анюта.

Но Лещ не услышал его, он вдруг бесшабашно, совсемпо-мальчишески улыбнулся:

– Ну, смерти не будет. Уже не будет. Ты подождешь меня?

– Я подожду.

– Ты даже не спрашиваешь – сколько.

– Мне все равно сколько.

– Родная моя… Я смогу дать тебе все.

– Мне ничего не нужно. Ничего не нужно, кроме тебя. –Все правильно, Анюта, ты выбрала точную фразу, внезапно вспыхнувшее чувствооперирует только этими категориями. – Неужели ты до сих пор не понял?

– Я понял… Я все понял. Но тебе лучше сейчас некасаться меня. Иначе я с собой не справлюсь.

– Не нужно с собой справляться.

– Ты не понимаешь, – его лицо снова исказила мука.

– Хорошо, пусть все будет так, как ты хочешь.

Он наконец-то отпустил меня, поднялся и, снося по пути всевыпирающие составные части лос-анджелесского дизайна, побрел в ванную. Я так иосталась сидеть возле двери, хотя и понимала, что необходимо подняться ипривести в порядок одежду: сейчас бессмысленно строить оскорбленную невинность,лучше всего подойдет роль безропотной тупоголовой всепрощающей наседкиСольвейг. Остается надеяться, что мой Пер Гюнт одумается и покинет меняненадолго. Что я не только не успею состариться, но и даже застегнутьбюстгальтер.