Так, чего доброго, ты можешь переметнуться на другуюсторону, Анна, но из этого ничего не получится. Слишком далеко все зашло.Сейчас ты уже не сможешь полюбить его, не потеряв навсегда, – так стоит листараться? Сейчас ты уже не сможешь рассказать господину Меньших всей правдыбез того, чтобы он не отшатнулся от тебя, – так стоит ли стараться? Одноневерное слово, одно неверное движение, и ты останешься на нейтральной полосе,не нужная ни Лещу, ни Лапицкому. И в таком случае пуля в твою надменную головубудет лучшим исходом.

Нет, пулю в голову я не хочу.

Вечеру, казалось, не будет конца. Но это уже мало заботиломеня. Мы почти все время молчали, как люди, преодолевшие тяжелый подъем. Всебыло ясно. После первых признаний всегда возникает чувство неловкости, Анна,учти это и запомни на будущее. Как будто ты достала самыми кончиками пальцевсамого дна чувств. А теперь нужно набрать в легкие воздуха и выбрать направление.

Лещ что-то вывел «Паркером» на салфетке и пододвинул ее мне.

«Почему ты молчишь?» – было написано на ней.

«Перевожу дух и осматриваю окрестности наших отношений», –забрав у него ручку, написала я.

«И как тебе этот ландшафт?"

«Мне хочется в нем остаться…»

Скоро место на салфетке кончилось, и Лещ взял другую. Этаневинная игра в расплывающиеся на тонкой бумаге чернильные реплики так увлекланас, что мы писали весь вечер, не произнося ни слова.

«Я люблю тебя», – подвел итог Лещ и подчеркнул написанноедвумя энергичными, не допускающими никаких возражений линиями.

И мне захотелось смять салфетку с признанием и вытереть еюиспачканные десертом губы.

…Когда мы вернулись домой. Лещ сразу же замер, как будтопочувствовал что-то неладное. Несколько секунд мы простояли в темноте, кчему-то прислушиваясь.

– Что происходит? – наконец не выдержала я. – Ты что-тослышишь?

Не хватало еще, чтобы нерасторопные людишки Лапицкого, вчине ниже лейтенантского, застряли здесь с обыском или забыли традиционный«Сезам, откройся».

– В том-то и дело, что ничего. Мертвая тишина;

– Это что-то значит?

– Не знаю. Старик, – тихо произнес он, а потомприказал:

– Старик, иди сюда!

Пес, который обычно ждал своего хозяина поблизости отдверей, не появлялся.

– Старик, – уже громче позвал Лещ. – Иди сюда, хорошийпес!

Никакого движения, никакого постукивания собачьих когтей пополу.

Я поднесла руку к выключателю, но Лещ перехватил мою ладонь.

– Подожди…

– Нужно включить свет. Глупо оставаться в темноте.

– Сейчас… Старик, иди сюда, я тебе говорю.

Сжав зубы, я все-таки вырвала руку из цепких пальцев Леща иповернула выключатель. Над импровизированной кухней зажегся зеленыйуспокаивающий свет лампы. А почти рядом с нами, вытянув седую морду к двери,лежал Старик.

Он был мертв.

Он был мертв, я поняла это сразу: по беспомощнораскинувшимся лапам, по страшно застывшему боку, по тусклой полоске глаз,подернутой пленкой. Стойкий запах старой псины, который исходил от Старика прижизни, теперь сгладился и перестал быть резким. Но Лещ, – Лещ не увидел ничего,не захотел увидеть. Он присел на корточки перед мертвым псом и осторожнопотрепал его по загривку:

– Вставай, парень. Пойдем погуляем… Там твои любимыевороны…

Господи, какие вороны среди ночи, он с ума сошел, Лещ…Неужели он не видит, что собака мертва?..

– Я куплю тебе завтра твою любимую баночную ветчину…Помнишь, когда мы переехали сюда и не могли найти открывашки… Она лежала вящике с книгами, кто только ее туда засунул… Я открыл банку ножом, ты влез внее всей мордой и чуть не порезался… Вставай, парень. Завтра…

– Завтра ничего не будет, – я тронула Леща занапрягшееся и такое же омертвевшее, как бок собаки, плечо. – Никакой баночнойветчины. Он умер.

– Идем гулять, – Лещ все теребил ощетинившийся отсмерти загривок Старика.

Видеть это было невыносимо.

– Прекрати, – почти с ненавистью сказала я. – Старикмертв. Разве ты не видишь?

– Мертв? – глупо переспросил Лещ. – Почему мертв? Онсел на пол, положил к себе на колени голову собаки и теперь тихонько поглаживалее.

– Он был старым. Ты же сам назвал его Стариком.

– Это была просто кличка. Просто кличка, не больше.«Почему бы нам вместе не погонять ворон, старичок». Это была просто кличка.Почему он не дождался меня?

– Он умер от старости.

– Почему он не дождался меня?..

Лещ прижался лицом к голове Старика, и плечи его глухозатряслись. Мать твою, зло подумала я, что за странная сцена: здоровый мужик,переживший в этой жизни все, видевший не одну смерть и сам заглянувший ей вглаза, сидит на полу и, как ребенок, неумело оплачивает кончину своей дворняги,годной только на то, чтобы жрать баночную ветчину и смотреть на черно-белый мирслезящимися глазами… Мать твою, мать твою, мать твою… Мне захотелось ударитьего – и только потому, что сама я никогда не испытывала таких чувств. Никогда неиспытывала и никогда не испытаю.

Надеюсь, что не испытаю.

Я вдруг подумала о том, что у меня самой тоже была собака. Втой прошлой жизни, которую я отказалась вспоминать. Ротвейлер, кажется, егозвали Мик.

Микушка.

Если верить покойному Эрику, ротвейлер был предан мне.Ротвейлер был похож на меня: злобная, хорошо тренированная тварь, котораяспособна перегрызть глотку и порвать сухожилия кому угодно. А никчемный Старикбыл похож на Леща. На этом и остановимся.

Я налила полный стакан водки и принесла его Лещу.

– Выпей. Станет легче.

– Да, – он взял стакан и выпил его содержимое как воду.

Нельзя ничего говорить, сейчас это может только больнееранить Леща. Поняв это, я оставила их, тихонько забралась в глубь кровати исвернулась клубком. Я почти теряла счет времени, то проваливаясь в сон, тоснова просыпаясь, а Лещ все сидел и сидел в той же позе, покачивая мертвое телособаки.

Потом он поднялся, как будто бы принял какое-то решение.

Я слышала, как он гремит ящиками за кухонной перегородкой, азатем послышался грохот: видимо, потеряв терпение, он вывалил содержимое ящиковна пол. Потом он подошел ко мне и несколько минут прислушивался к моемудыханию.

– Ты не спишь? – спросил он.

– Нет, – ответила я.

Он аккуратно снял с кровати плед – шикарная мягкая шотландка,мечта семейной пары средней руки – и расстелил его на полу. Потом перенес нашотландку тело Старика и укутал его. Туда же полетел огромный, устрашающеговида тесак. Ничего более подходящего Лещ в своем доме, абсолютно не готовом ксмерти собаки, не нашел.