Она молчала, стараясь не застонать, кусала губы. Гад, думалаона, жалкая сопливая тряпка, фальшивый супермен, думала она и чутьраскачивалась в ритме его движений.

– Значит, выполнила задание? – спрашивал он,хныкая, покрытый слезами и потом, и разрывая ее престраннейшей мощьюизнутри. – Выполнила задание своих хозяев? Уберегла ценный для Россиикадр? Что же ты молчишь, блядь? Тебя же спрашивают, ну, отвечай… Таня, Танечка,отвечай…

– Я не могу говорить, – прохрипела она, чувствуя,что еще миг и начнется извержение.

Все это, однако, затягивалось, он нарочно все это затягивал.Мокрая рука его, трогающая ее соски, была слаба, но внутри, шевелилсяраскаленный шланг, и она не выдержала – застонала.

– Не можем говорить? – бормотал он, захлебываясь вслезах. – Храним профессиональную тайну, товарищ сотрудник? Однако спасатьжизни ты можешь, можешь? Что же ты меня-то спасаешь, а Володечку не спасла,падла, dirty cunt, шлюха наемная…

Тут он стал толчками извергать в нее все, что у него было,всю накопившуюся в нем ничтожность, слабость и страх, и она отвечала на могучийэтой фонтан своими взрывами омерзительной жалости и защиты.

Несколько минут они лежали рядом на ковре, не говоря другдругу ни слова.

– Прости, – пробормотал он наконец. – Ужепосле финиша один доброхот подбросил мне о тебе полную информацию. Прости,Таня… – он протянул руку и коснулся ее груди.

Она в ужасе отдернулась и прошипела:

– Мразь…

Тогда он встал и открыл дверь в ванную. Полоса светапересекла ее ногу, она отдернула ногу.

– Твоя комната налево по галерее, – сказалон. – Там же ванная. Не тяни, через полчасика начнется прием. Ну,перестань, Танька. Ты права, какая-то мерзость из меня вылилась, но прости,прости, – вдруг она в ужасе услышала, что он усмехается, усмехаетсяпо-прежнему, как будто ничего не случилось, как будто он не промчался толькочто по трупу своего друга, как будто не вылил в нее, словно в лоханку, какую-тосвою трусливую слизь.

– Поговорим потом и все выясним. Ну, Танька, ну,вставай! – прежний снисходительно-победительный тон.

– Я тебе не Танька, – прохрипела она не двигаясь.Он закрыл за собой дверь в ванну. Зашумела вода. Некоторое время она лежала недвигаясь. Ей казалось, что жизнь вытекает из нее, что она молниеносно худеет,что у нее будто бы выпирают все кости, злость и отвращение уходили вместе сжизнью, вместе с прелестью, которая раньше иногда и ее самое удивляла, всевытекало, и только лишь грусть, тяжкая и тревожная, наполняла сердце. Онапонимала, что это последняя ее встреча с Андреем, что за этой дверью уже ничегоне осталось для них двоих.

Потом она встала, собрала все свое – платье и сумки, –отразилась в зеркале, равнодушно подумала, что прелесть еще осталась при ней ипошла туда, куда он сказал – по галерее налево, в свою комнату – мыться иготовиться к торжеству. В конце галереи она увидела силуэт девушки в темномсвитере. Та сидела на перилах, привалившись к столбу, и курила. На Таню она необратила никакого внимания.

Эти приемы в честь «Антика-ралли» в доме предводителядворянства Феодосийской губернии давно уже стали традицией. Кроме участниковгонки, на них обычно присутствовали члены Временного Правительства и видные врэвакуанты,руководство «Клуба Белого Воина», дипломаты якобы несуществующих посольств,тузы промышленности, чины «форсиза», лидеры национальных и религиозных общин, вчастности, и представители ханского двора, думцы, выдающиеся граждане – всесчитали за честь получить приглашение в дом Лучникова-старшего, но и безприглашения явиться тоже не считалось зазорным: огромное дивное поместье накрутизне Сюрю-Кая было открыто для всех всю ночь. Толкучка, одним словом,возникала на славу, настоящая Ходынка.

Что касается врепремьера Кублицкого-Пиоттуха, то он прибыл в«Каховку» тайно еще рано утром для того, чтобы доверительно побеседовать сАрсением Николаевичем. Когда-то Кублицкий-Пиоттух слушал лекции АрсенияНиколаевича по российской истории, был одним из любимых его учеников,впоследствии превзошел учителя и стал видным исследователем раннего русскогохристианства. В премьеры судьба занесла его без всякой на то его собственнойволи, в силу каких-то меж– и внутрипартийных интриг. Однако, оказавшисьнаверху, скромный, интеллигентный и бедный Кублицкий-Пиоттух счел этот поворотсудьбы для себя решающим, важнейшим, уверовал в свое избранничество и сталисполнять свой долг не за страх, а за совесть, хотя и охватывала его временами,а в последнее время все чаще, ошеломляющая растерянность.

Учителя своего врепремьер застал на утренних гимнастическихупражнениях. Слуга провел его в парк и предложил задрать повыше голову. Задравоную, государственный деятель увидел в прозрачном коктебельском воздухе сухуюфигуру старика Лучникова, карабкающегося по канату на отвесную скалу. Глядяснизу на этот подъем и последующий спуск, Кублицкий-Пиоттух все большенаполнялся уверенностью, что приехал по адресу, что старик Лучников уникален итоже предназначен Господом для особого дела, как и он сам, Кублицкий-Пиоттух, акогда узнал, что скалолазание применяется Арсением Николаевичем как средствоборьбы против появившихся головокружений, уверовал вовсе. Арсений же Николаевичеще сверху, со скалы, заметив внизу фигуру премьера, понял, что опять историяявилась по его душу, опять зовут герольдов трубы, и преисполнился сначалатоски, а потом решимости все эти исторические призывы от себя «отпульнуть».Весь день он бегал от «Вити», как он называл главу правительства, ссылаясь назанятость, на подготовку к приему, а Кублицкий-Пиоттух весь день гулял по паркупод скалистым профилем Пушкина или сидел в шезлонге, наблюдая море, думая, чтов этом сегодняшнем созерцании, может быть, и кроется некий спиритуальный, номогущий перейти в политический выход из очередной растерянности. Страна же сутра до вечера благополучно пребывала без руководства.

В сумерках прибыл секретариат премьера, был привезентемно-синий от Кардена костюм с «Владимиром» в петлице. Облачившись,Кублицкий-Пиоттух стал наблюдать из окна лучниковского кабинета съезд роскошных«мерседесов», «роллс-ройсов», «линкольнов» и «руссо-балтов» и вновь наполнятьсясвоей исторической растерянностью, которая, разумеется, достигла пика сприбытием машины советского ИПИ, бронированного «зила».

Перед церемонией награждения была минута молчания в памятьпогибшего графа Новосильцева, «достойнейшего гражданина» и истинной гордости«российского спорта», как назвал его врепремьер. Употребив эту несколькодерзкую формулировку, Кублицкий-Пиоттух бросил взгляд на «советских товарищей».Мясистое лицо директора Института по Изучению не выражало ничего. Вновьприбывший таинственный «генеральный консультант» Кузенков очень мило склонилголову.