— Это и ваш дом, Лиз, — немного забегая вперед, напомнил Энтони. — Вы можете приходить сюда в любой момент, не спрашивая разрешения. Я буду только рад.

Она взяла его за руку и нежно прижалась щекой к тыльной стороне ладони.

Разве это много — четыре месяца? Иные ждут свадьбы годами и, кажется, нисколько этим не отягощаются. Очевидно, им достаточно недлинных, а может, и нечастых встреч в присутствии других людей, спокойных разговоров, скромных взглядов. Вероятно, они не страдают в разлуке и не торопят назначенный для свадьбы час в уверенности, что тот ничего особо в их жизни не изменит. Быть может, они даже рады всяким задержкам и неувязкам, откладывающим свадьбу все дальше и дальше, потому что не слишком желают ее? Только этим Элизабет могла объяснить подобную терпеливость.

Она все время хотела быть с Энтони. Нет, она любила родных и понимала, что, выйдя замуж, будет вынуждена куда как реже делить их милое и дорогое сердцу общество, но сейчас вся ее душа стремилась к любимому, и Элизабет познавала новую жизнь жадными глотками, отвоеванными у правил и традиций.

Разве можно было объяснить, что она испытывала в объятиях Энтони, вдыхая его близость и отзываясь всей сущностью на его чувства? Разве имелись эпитеты для этого невообразимого душевного подъема, этого ничуть не страшного огня, этого сладкого томления, как будто обещающего еще большее наслаждение? Ох, как Элизабет ждала каждое новое утро, согретое жаркими поцелуями любимого, освещенное не угасающим восхищением в его глазах, взбудораженное новыми проникновенными признаниями! Как она мечтала и заканчивать день возле Энтони — видя, как он, подобно теперешнему, изучает какие-то бумаги за столом; улыбаясь его не обидным шуткам за общим ужином; прижимаясь к его груди в супружеской постели… Нет, даже такие мысли уже не смущали, а лишь учащали дыхание и вынуждали торопить время. Одним из лучших месяцев для свадьбы считался апрель, и они с Энтони уговорились отпраздновать свою в первых числах, но сейчас, в начале декабря, она казалась невозможно далекой и пугающе недоступной.

— Когда вы отправляетесь? — прикрыв глаза, спросила Элизабет. Энтони поднялся из-за стола, обогнул его и привлек ее к себе, дыша глубоко, словно пытаясь овладеть собой.

— Послезавтра, — ответил он и уткнулся лицом ей в волосы. — Сяду в Тонтоне на поезд и к вечеру буду в Лондоне. Заседание назначено на двенадцатое декабря. Если не возникнет никаких препятствий — а я сделаю все, чтобы их не возникло, — тринадцатого вернусь в Кроукомб.

Почему-то в обозначенных датах разлука выглядела еще грустнее.

— Будь вы моим мужем, вы могли бы пригласить меня составить вам компанию, — на свой страх и риск предположила Элизабет и почувствовала, как он коротко вздохнул.

— Будь вы моей женой, у меня и мысли не возникло бы отправиться в путь одному, — сказал он. — Я лишь надеюсь… Лиз, помните наш разговор об Италии? У меня он с тех самых пор не идет из головы. Я только и продумываю маршруты, которые позволили бы мне открыть перед вами всю прелесть Апеннин, и представляю ваше вдохновленное лицо под знойным итальянским солнцем. Скажите, что позволите мне показать вам мою вторую родину! Пусть не сейчас, пусть через пять, через десять лет…

— Осуществите еще одну мою мечту, мистер Рид? — не сдержала довольной улыбки Элизабет. — Кажется, у вас это уже входит в привычку.

— Мне не сравниться в этом с вами, сердце мое! — покачал головой он. — Вы самое большое чудо в моей жизни! Чудо, в которое я до сих пор не могу до конца поверить!

— Вот как? — лукаво возмутилась Элизабет и едва ощутимо завлекающее погладила его по щеке. — В таком случае мне надлежит немедленно заняться вашим переубеждением. И никакие важные дела не сумеют мне в этом помешать.

Самое большое чудо его жизни!

— Лиз!.. — только и пробормотал он, прежде чем с головой отдаться ее ласкам…

С проблемой мистера Нортона Энтони разобрался даже быстрее, чем предполагал. Поначалу, конечно, улики против обвиняемого казались практически неопровержимыми, и Энтони до встречи в клиентом подумывал о том, чтобы посоветовать тому откупиться от шустрой девицы приличной суммой. Однако, увидев якобы подаренную мисс Хокинс брошь, понял, что ни один джентльмен в здравом уме, каким и выглядел мистер Нортон, не подарит драгоценность стоимостью в половину Кловерхилла какой-то пастушке. Мистер Нортон утверждал, что ее у него украли, и именно с этой отправной точки Энтони начал расследование, выйдя после допросов с пристрастием на кузена обвиняемого — человека весьма честолюбивого и, судя по сплетням слуг, неравнодушного к истинной невесте мистера Нортона. Тот был вхож в дом и любим в доме, не хуже того же Эшли Ходжа в Ноблхосе, и, как и озвученный мистер Ходж, не оценил сей милости.

Потянув за эту ниточку, Энтони выяснил, что оный кузен задумал подлость не вчерашним днем, а неплохо к ней подготовился, заказав у умельца копировать почерка несколько любовных писем для мисс Хокинс, а также прогулявшись с данной девицей по Суррею под ручку и представляясь всем встречным мистером Арчибальдом Нортоном. Так у него появились и доказательства связи кузена с мисс Хокинс, и свидетели их встреч. Брошь же он прихватил у родственника, очевидно, для пущей правдивости, пообещав ее мисс Хокинс в качестве оплаты.

Ta, разумеется, не имела ни малейшего представления о том, сколько стоит сие драгоценнейшее украшение, уверенная, что это лишь красивая поделка, однако названная Энтони стоимость, а также срок тюремного заключения, положенного за хищение подобной вещи, мигом убедили мисс Хокинс сдать своего соучастника и отозвать жалобу на мистера Нортона в обмен на свободу. Мистер Нортон на радостях отсчитал девице пару десятков фунтов стерлингов, а мистера Рида, избавившего его не только от поклепа, но и от позора в суде, отблагодарил суммой в сто раз большей и приглашением останавливаться в его отеле бесплатно при любой необходимости.

Более чем удовлетворенный, Энтони прибыл на железнодорожный вокзал Тонтона на два дня раньше срока, в самом радостном настроении и никак не ожидая увидеть в глазах встречающего его с Везувием Джозефа загнанность и вину.

У Энтони заскреблось внутри неприятное предчувствие.

— Дикая собака, — глухим голосом сообщил Джозеф и отвел взгляд. — Напала на мистера и мисс Уивер. Ходж их спас, — поспешно добавил он, прежде чем Энтони успел обмереть от ужаса. — Сцепился со зверюгой, глотку ей перерезал. Но и сам пострадал: лежит теперь, помирает…

— Рассказывай! — приказал Энтони, справившись с первым приступом паники. Услужливое воображение мигом нарисовало окровавленную собачью пасть и бездыханную Лиз, и Энтони потребовалась вся сила воли, чтобы не удариться немедля в самоедство из-за невозможности защитить любимую, а попробовать разобраться, что именно ему сразу так не понравилось во всей этой истории. Ведь не имя же Ходжа, которому Энтони должен быть благодарен по гроб жизни. — Что за собака? Откуда она взялась в Квантоке? Каким образом Ходж ее одолел? И почему я узнал об этом только сейчас?