Потом эти блины поедались: истово, с восторгом. Да уж,конечно, испытаешь восторг, если сложить румяный круг толстым треугольником, инамазать красной икрой из маленькой нарядной баночки, и свернуть трубочкой… апотом еще запить чаем с лимоном!

– С ума сойти, – сказал Налетов, облизываясь. – Вы непредставляете, как я тут изголодался в одиночестве. Такие только моя бабушкапекла. Сейчас лопну! Умру!… – И он снова потянулся к тарелке. – Альбина, солнцемое, а если я все-таки останусь каким-то чудом жив к тому времени, как этоблюдо опустеет, вы сможете с такой же дивной легкостью испечь ещедесяток-другой… третий?

Сейчас Альбине было море по колено! Она смотрела на Налетовас обожанием, а Герман откровенно хохотал, наблюдая за ними обоими.

– Сынуля, – сказал Налетов, – ты не находишь, что такиеблины можно есть каждый день… всю оставшуюся жизнь?

– Папа, ты мои мысли прочел, – серьезно сказал Герман.

Альбина уронила вилку.

Все! Теперь ей уж точно кусок в горло не полезет. А Германубы только смеяться над ней! О господи, и угораздило же ее среди всех на светелюдей выбрать… Как бы сбежать, пока она по-глупому не залилась слезами счастья?Или хотя бы чем отвлечь от себя внимание?

С тоской обвела глазами гостиную, в которой они пировали накраю несусветно старинного стола с львиными лапами вместо ножек, под расписнойфарфоровой лампой, скользнула взглядом по стенам, увешанным картинами ифотографиями в красивых рамках, и воскликнула с интонациями утопающего, которыйхватается за соломинку:

– О, я где-то видела это фото, совсем недавно!

И тут же пожалела, что не откусила себя сначала язык. Нафото были изображены два человека в белых халатах, низко надвинутых шапочках имарлевых масках. Эти двое склонялись над чем-то, лежащим на столе и тоженакрытым белым. Лиц было не разглядеть, но Альбина тотчас узнала снимок, словнопод ним была знакомая надпись о том, что операцию проводят молодые, талантливыехирурги N-ской больницы города Горького Г. П. Налетов и С. И. Кавалеров.

– Неужели? – удивился Налетов, отставляя кружку с чаем. – Неошибаетесь? Это самое фото? А ведь это семейная реликвия, можно сказать. Оноочень старое.

– Я его и видела в какой-то старой газете. Примерно сороковыегоды, да?

– Пятьдесят второй, если быть точным.

– Ничего себе, реликвия! – буркнул Герман.

– А что? Реликвии не только о радости могут напоминать – огоре тоже. Во всяком случае, отец мой, Григорий Петрович Налетов, а он былвеликий человек, завещал мне никогда не расставаться с этой фотографией. Онадолжна была постоянно напоминать, что врач – отнюдь не божество, каким егосклонен считать счастливо исцеленный пациент. Врач, увы, тоже человек, которыйна пути к истине – исцелению этого самого пациента – может совершить множествотрагических ошибок. И самая тяжелая – если, спасая одного, он погубит другого.

– Ты никогда не говорил, что дед раскаивался… – вскинулброви Герман. – Это для меня новость!

– Раскаивался – не то слово, – покачал головой его отец. –Ну как можно раскаиваться в правильном, справедливом поступке? Ведь неизвестно,сколько еще людей могло погибнуть! Но отец мой говорил, что если бы он могпредвидеть последствия, то поступил бы иначе. Он просто все сказал быКавалерову и оставил его один на один с собственной совестью и пистолетом, вкотором был последний патрон. Нет, он никогда не раскаивался в том, чтопроизошло с Семеном Евгеньевичем. Но участь его семьи… это ужасно.

– Погодите-ка, – изумленно сказала Альбина. – Кавалеров?«Врач-убийца»?

Герман дико глянул на нее.

– Ого, – сказал Петр Григорьевич. – Да вы знаете о нашейсемье куда больше, чем мне казалось.

– Нет, нет, что вы, – ужаснулась Альбина своей бестактности.Правда что – влезла, как слон в посудную лавку! – Просто так называлась статья.Там были рядом две старые газеты, точнее, вырезки: одна с фотографией, а другаясо статьей…

– Интересное сочетание вырезок! А если не секрет, где они?

– Их выбросили, – заторопилась Альбина. – Они мне на глазапопались среди всякого старья, предназначенного на выброс, в одном доме.

Налетовы молча смотрели на нее, и Альбине казалось, будтоони не верят ни одному ее слову. Конечно, вранье всегда было ее слабым местом.Но ведь не скажешь правды! Не скажешь: эти вырезки, возможно, принадлежалимоему отцу, зеку с лесоповала…

Изможденная, жуткая маска Стольника с этим черным пауком,ползущим по шее к уху, вдруг возникла перед глазами. И словно в сердце ударилодогадкой: тот человек, ее отец, – такой же, как Стольник! Может быть, убийца.Насильник – уж во всяком случае.

Она перехватила озабоченный взгляд Германа. Кивнула,успокаивая его и пытаясь успокоиться сама.

– Вырезки в одном старом доме… – задумчиво повторил Налетов.– Скажите, а фамилия хозяина была не… Да ну, глупости, извините.

Альбина до боли сплела пальцы. А вдруг ее отец – один изоставшихся в живых Кавалеровых? Нет, пожалуйста, не надо! Пусть все это будетслучайным совпадением! Ох, зачем она только увидела это фото на стене, зачемприцепилась к нему? Герман видит ее волнение – точно, видит. Он просто глаз сАльбины не сводит. В другую минуту она радовалась бы этому, а сейчас… О чем бытаком заговорить, о совершенно постороннем? И вдруг с ужасом услышаласобственный голос, произносящий:

– А в чем там все-таки было дело – с этим врачом-убийцей? Яиз статьи мало что поняла…

– Тяжелый случай, – вздохнул Налетов.

Подошел к окну, прильнул к открытой форточке. Постоял так,обернулся: