О-го… Волна резко толкнула снизу лодку, которую он«раскачал», и Герман схватился за борта, чтобы не опрокинуться. Случайность?Или что-то другое вызвало этот молниеносный высверк в глазах Никиты?

Нет, вдруг понял Герман, не случайность! Он попал в точку,подсказка Альбины помогла! И, брякнув кличку Вольт, Герман все равно что бросилСеменычу вызов.

Он почти физически ощутил, как отяжелел, сгустился междуними воздух. Этот мгновенный выброс внезапной ненависти зацементировалпространство, воздвиг между двумя сотрапезниками невидимую баррикаду. Теперь,очевидно, должна была начаться перестрелка.

И Никита первым взвел курок.

– Вольт, значит? – уперся ладонями в стол. – И чего еще тытам наслушался, в зоне?

Невинный вроде бы вопрос, но все, все мгновенно изменилось:поза, взгляд, интонация! Напротив сидел совершенно другой человек… и Германвдруг вспомнил, что плащ с пистолетом во внутреннем кармане он повесил накрючок возле кухонной двери.

Далековато… Почувствовал себя голым, незащищенным. Но мгновениетревоги сразу отошло. Ведь и Никита не вооружен. А если честно, не хочетсявыбивать признания под дулом револьвера или вообще палить с порога. Ненависть,привычная, сроднившаяся с ним ненависть к убийце и мучителю Дашеньки, всейсемьи была сейчас обуздана рассказом отца. Да, Кавалеров-старший сам былвиновен в постигшей его каре, но сын-то его…

Нет. Герман еще не готов направлять на Никиту пистолет.Сначала – все выяснить.

– Чего наслушался, говоришь? Много чего! Например, узнал,что этот Вольт охотился за перстнем Хингана. Хотя у него и свой был – на пальценаколотый, вроде как у тебя.

Рука на столе конвульсивно сжалась в кулак, повернулась,пряча татуировку. Ну да – при острой необходимости в баню и в трусах можносходить, а не станешь же перчатки все время носить!

– Не понял, – сказал Никита. – Какой перстень Хингана? Тот,с которым Миха сбежал?

Ну и ну… Значит, еще далеко до взаимных откровений? Никитапостепенно овладевает собой. Странно. Ринулся прочь от баррикады, окопался,затаился… Почему? Ведь только что от него исходили волны откровенной радости:не надо больше притворяться, таиться, можно наконец открыто вцепиться в горлоненавистному Налетову. И вдруг такой откат. Что он задумал? А может быть… можетбыть, все, что было выяснено пять часов назад в Нижнем Новгороде, не более чемдомыслы, цепь случайных совпадений, а на самом-то деле не существует человека,которому Налетовы обязаны своей страшной бедой? И случившееся с Дашенькой –чье-то преступление, но не месть… давняя, застарелая, но не потерявшая своейостроты месть!

Что делать? Принять условия игры? Или, наоборот, раскрытьсядля удара, спровоцировать Никиту?

– Давай, вали все на мертвого, – буркнул Герман, утыкаясь вогурец-спаситель. – Миха сбежал! Ты его видел – беглого?

– А ты его видел – мертвого? – последовал спокойный ответ.

Герман стиснул кулаки, остро, как боль, ощутив своюполнейшую беспомощность. Уж, казалось бы, пока ехал, мог бы подготовиться кэтому разговору. Но… не смог. Вместо того чтобы выковать цепочку каверзныхвопросов, которая в конце концов оплела бы врага, он метался мыслями отсомнений к нарастающей убежденности; от Альбины к рассказу отца; потом кдорожной инспекции, встреча с которой при его скорости движения была бы оченьнежелательна; к тайному, даже от себя скрываемому опасению, не подведет лисердце; с попытками увязать торопливую информацию Альбины с тем, что уже зналсам… Да мало ли что лезло в голову! И он упрекал, непрестанно упрекал себя зато, что так стремительно сорвался с места, когда надо было хорошеньковыспросить Альбину, сопоставить факты, расположить их последовательно,проанализировать… Нет, ринулся очертя голову. Оказалось, что он не аналитик,совсем нет. Он исполнитель! Просто мститель-убийца, если угодно. Для негомучительна изощренная игра умов, столкновение самообладаний, это нравственноезапихивание иголок под ногти. Он не умеет долго блефовать. Это удел карточныхшулеров! Зачем врать, если он и так все знает – и, главное, Никита не может нечуять этого своим отнюдь не притупившимся нюхом опытного убийцы!

Глупо. Кавалеров никогда ничего не выдаст невзначай – именнопотому, что слишком опытен. Его не спровоцировать: такие дешевки возможнытолько в детективах, когда после одного неосторожно сказанного слова преступниквдруг начинает рассыпаться на части, словно полено от удара колуном. Все этихвастливые исповеди злодеев перед лицом жертвы – не более чем литературныенатяжки. Заставить говорить может только страх. Поэтому хватит строить из себяПорфирия Петровича, допрашивающего Родиона Раскольникова. Все, что хочет Германуслышать, Никита скажет ему именно под дулом револьвера. С этого все-таки инадо было начинать! Хотя еще не поздно.

– Я сейчас, – озабоченно сказал Герман. – Забыл тут кое-чтов плаще.

Отвернулся от стола – и замер от вопроса:

– Не это?

Медленно оглянулся через плечо, заранее зная, что увидит.Хватило все же ума не бросаться заячьим прыжком к плащу, не ощупывать карманы слихорадочной надеждой, не позориться перед врагом!

В руках Никиты его «макаров». Его, точно. Но каким образом,интересно знать?.. Да все тем же, наверное, привычным Вольту: ловкость рук, иникакого мошенства!

– Сиди, сучонок.

Легкое движение ствола подтвердило бесспорность приглашения.Герман повиновался.

– Тебя Миха поначалу сучонком звал. О-очень мне понравилось!От него и я набрался.

Герман не без усилия отвел взгляд от черной одноглазойсмерти. Сразу стало легче. Даже смог проронить:

– К чему все это? Что, поболтать решил?

– Ага! – свободно тряхнул головой Кавалеров. – Намолчался,знаешь ли! Ты и представить не можешь, как долго я ждал такой минуты: тысидишь, я – напротив, держу тебя на мушке и все рассказываю, все…

Итак, желание палача исповедоваться перед жертвой – отнюдьне литературная натяжка, как выяснилось! А еще выяснилось, что Кавалеров –мазохист из мазохистов: ведь возможностей взять Германа на мушку и так далее унего было как минимум пятьсот – за полтора-то года! Нет, ему нравилась этаигра, он с удовольствием тянул бы ее и дальше, нанося Налетовым новые и новыекровавые раны. А сегодня внезапно понял, что Герман больше не принимает правилэтой игры. Но, что касается кровавых ран, он все-таки сможет их нанести – еслисейчас пристрелит Германа.