Низкие приземистые деревья разбежались в стороны, онавыскочила через последние заросли на самое дно балки, вот ровное местечко,вытоптанное их ногами, знакомая валежина… На миг стало страшно, хотя чтоужасного, уже приходила раньше Чеймана, затем из-за валежины показался бугорок,обтянутый синим, она узнала могучее плечо Чеймана. На этот раз он сам решилспрятаться, чтобы напугать!

Но, чуя недоброе, незримые пальцы как сжали сердце еще там,наверху, так и не отпускали. Торопясь, перескочила валежину. Чейман лежал набоку, по-детски подтянув к груди колени. Под ним расплылось красное пятно, натраве повисли яркие капли, похожие на драгоценные рубины. Обе ладони были нарукояти, что уперлась в грудь, а из раны все еще бежала, медленно иссякая, алаяструйка.

– Чейман, – проговорила она тихо, – Чейман!..Зачем ты это сделал?..

Глаза его смотрели прямо, она опустила ладонь на его лицо,ощутила еще теплую плоть, вдруг страстно захотелось, чтобы прожил еще чуть миг,чтобы успел ее увидеть, что-то сказать, велеть…

– Чейман…

Она осеклась. Голова Чеймана лежала на залитом кровью,изорванном медвежьими когтями покрывале. Нежная паволока набухла и потяжелела,словно он хотел добавить и свою кровь в ее, как он думал, смешать свою кровь сее кровью хоть так, если она мертва…

– Чейман, – прошептала она с невыразимойпечалью, – мы уговаривались, что ты будешь решать за нас двоих… Но сейчасты молчишь, и я решаю сама…

Стиснув зубы, она оторвала его коченеющие пальцы от рукоятикинжала, потянула его на себя. Длинное лезвие выходило нехотя, она тащила, аострая булатная полоса все выходила и выходила, наконец истончилась, кровьхлынула уже темная, со сгустками, а кинжал оказался в ее дрожащих руках.

Издали донесся человеческий крик. В глазах поплыло, онаощутила соленые струйки на губах. Кинжал вздрагивал, трясся, она наконецпоняла, что это ее сотрясают рыдания, а горячие слезы капают на руки.

Крик повторился, уже ближе. Окровавленное лезвие попыталосьувернуться, но она заставила острие упереться под левую грудь. Наверхузатрещали кусты, еще дальше послышался конский храп. Стиснув зубы, онаобхватила рукоять обеими ладонями, такими тонкими и слабыми в сравнении смогучими ладонями ее суженого. Острое лезвие больно кольнуло, прорезало тонкуюкожу и вошло на палец. Задержав дыхание, она погружала в себя стальное лезвие,что еще не остыло от жара тела ее любимого, боли почти не чувствовала, тольконапряжение, страх и треск разрываемой плоти.

Потом внутри что-то лопнуло, растеклось горячим. Сердце,поняла она, и ощутила облегчение. Все равно разорвалось бы от тоски и боли.Теперь уже не помешают… Не дали им здесь быть вместе, соединятся там. «Подождименя, Чейман… Я бегу за тобой, как бегала всегда…»

Когда по приметам отыскали их овраг, вперед вырвался молодойКручонок. Он оставил коня, летел стремглав через кусты, падал и кувыркался, ипока другие спускались хоть и бегом, но с осторожностью, он уже проломился насамое дно балки.

Владимир услышал его радостный крик. Чейман и Малврид лежализа валежиной обнявшись, отрок решил, что заснули. Когда Владимир сбежал вниз,тот уже стоял над ними, опустив голову. Слезы безостановочно бежали по бледномулицу, губы распухли, как оладьи, нос стал с крупную сливу, а глаза покраснели,как у карася.

– Что… – сказал Владимир и умолк.

Парень вздрагивал, слезы катились крупные, прозрачные,совсем по-детски чистые. Так они стояли, пока Владимир не ощутил по запахуприсутствие Белояна. Сказал с горечью:

– Такие молодые и чистые…

За спиной слышно было, как гупнуло, земля качнулась отмогучего толчка. Волхв подошел, ведя коня в поводу. Владимир кривился, когдагустой голос верховного волхва прогудел над ухом сочувствующе:

– Не казнись… Что ты мог? Никто бы не успел… Их судьба быланачертана теми знаками, которые не изменить смертному.

– В задницу твои знаки, – ответил Владимирзло. – Что сделали не так эти две чистых души? За что с ними такнесправедливо?

Голос Белояна стал строже:

– Не нам спорить с волей небес. Им сверху виднее.А тебе это урок, что не изменить то, что предначертано судьбой, чтозапечатлено в расположении звезд, в строении всего мироздания!

Владимир поднял голову с таким усилием, будто на затылокдавила рука бога. Черные брови сомкнулись на переносице, глаза метнули молнии.На скулах натянулась кожа. Сквозь стиснутые зубы он процедил:

– Само небо меня не остановит!.. Я все равно ее возьму.Одну – или с Царьградом вместе.

На дальнем краю балки снова послышались голоса. Затрещаликусты, взлетела птичья мелочь с сердитым чириканьем. Рыдая в голос, Кручонокпокарабкался навстречу. Владимир огляделся по сторонам, выискивая глазамидругую дорогу. Он узнал зычный рев варяжского ярла, ему вторил резкий и сильныйголос печенежского хана.

– Поговори с ними, – сказал он Белояну, – я немогу… Их лица… Когда увидят…

Белоян сам опустил взор, чтобы не видеть перекосившегосялица князя. Нет страшнее зрелища, чем когда плачут суровые мужчины, которые неумеют плакать.

Голос архимандрита прогремел с такой мощью, что стеныдрогнули, а с потолка сорвалась изразцовая плитка. Фивантрокл отпрыгнул отстола. Высокое зеркало напротив наливалось светом. Проступила высокая фигура вблистающей одежде, в золоте, с роскошным посохом в руке, который уже нельзябыло назвать посохом. Голос прогремел тихо, но в нем слышался лязг клещейпалача:

– Ускользнули?

Фивантрокл протестующе выставил руки. Пальцы тряслись, страхзаполз в сердце, а слова выкатывались неровные, словно с оббитыми краями:

– Не… совсем!.. Главного устранили. Теперь его вороны…клюют. Ускользнул только его слуга… Или не слуга… но не воин…

Изображение в зеркале колыхнулось, как будто в чистой водеот крохотной волны, но голос грянул с такой мощью, что задребезжали магическиекристаллы на столе:

– Но щит с ним?

– Да… но это недолго! – пискнул Фивантрокл. – Позволь,о Посланец Нового Бога, сообщить тебе, что нам удалось сделать…

Он кланялся, кланялся, а архимандрит, все еще во властигнева, грянул:

– Ну? Только быстро!

Фивантрокл торопливо загнул палец:

– Ратигай по наущению матери убьет отца и станет вхож в теремкнязя, даже его спальню…

– Что за черт… Прости, Господи, с языка сорвалось, что заРатигай?

– Ратигай, – объяснил Фивантрокл, – сын знатной вЦарьграде Илиссы. Она вышла за русича, живет в Киеве, но мы сумели посеять в еесердце неприязнь к мужу и чрезмерную любовь к сыну. Она сумела его убедить, чтоесли он убьет своего отца, якобы смертельно обидевшего ее, то он спасет и ее, исам станет вместо него воеводой… А воевода вхож в покои великого князяВладимира даже ночью.