– Отпусти, Реквием.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Не хочу. И я свободен, могу не подчиняться. Я дралсяза свое возвращение, потому что ты сказала: только в этом случае, только тогдабудешь питать от меня ardeur. Отвергнешь ли ты меня теперь, когда я вернулся избитвы победителем?

– А что если от одного сеанса ты снова попадешь врабство? Если ardeur снова поглотит тебя?

– Если мне никогда не светит быть поглощенным любовью,что может быть тогда лучше, чем ardeur?

– Похоже на речи наркомана, унюхавшего запах зельяпосле долгого воздержания.

– Мое сердце умирало дважды. Один раз, когда кончиласьмоя смертная жизнь, и второй раз – когда у меня забрали Лигейю. И я стольковремени ничего не чувствовал, Анита – ты снова вернула мне способностьчувствовать.

Он сел и притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь, едване угодив ладонью по ране от ножа.

– Это ardeur заставляет тебя снова чувствовать.

Он раненой рукой тронул мое лицо:

– Нет, это в тебе что-то такое есть, что пробудило вомне сердце.

Меня охватил панический страх, что он сейчас признается ввечной любви. Может, и Жан-Клоду он передался, потому что он подошел и положилруку мне на плечо.

Реквием держал меня раненой рукой за щеку, но руку моюотпустил, потянулся здоровой рукой к Жан-Клоду, положил ее ему на талию. Язнала, что через толстый халат он ощутил немного, но это был самый интимный егожест по отношению к Жан-Клоду за все время, что он был с нами.

– До сих пор всегда твой ardeur был одного вкуса с ее,Жан-Клод. – Он не обо мне говорил, а Белль Морт, потому что «она» безуточнения всегда относилось в их разговорах к Белль. – А вчера этого вкусав нем не было. Ощущалась только твоя сила, и больше ничья. Я знал, что ты сталsourdre de sang, но до вчерашней ночи ты все еще был планетой, вращающейсявокруг солнца силы Белль Морт. Вчера ты стал солнцем, а она – луной.

– Белль была луной, – сказала я.

Он посмотрел на меня с улыбкой:

– Нет, Анита, луной была ты. «Луна – нахалка и воровкатоже: Свой бледный свет крадет она у солнца»[2].

– Что-то цитируешь, – сказала я.

– Шекспир, ma petite. Он цитирует «Тимона Афинского»

– Это я как раз не читала. – Пульс у меня бился вгорле, и кровь капала из ранок на шее. – Мне не нужно прямо сейчас питатьardeur, Реквием, и поскольку все сейчас и так идет как-то неправильно, я лучшеподожду, пока возникнет нужда.

– В этом есть смысл, Реквием, – сказал Лондон.

Реквием посмотрел на него неприязненно:

– Ты стал бы ждать?

– С разрешения мастера, – заявил Лондон, – яхотел бы уйти.

– Иди, – разрешил Жан-Клод.

Лондон не побежал к двери, но и нельзя сказать, что пошелнеспешно. Черт побери, если бы я могла от всего этого сбежать, сбежала бы, недумая. Но от себя не убежишь.

– Все, кто хотят уйти – свободны, – сказалЖан-Клод.

– Испытание не получится, если нас здесь небудет, – возразила Элинор.

– Испытание закончено. Мы слишком опасны, и мы этознаем.

Элинор не стала спорить и вышла. Нечестивец взял брата залокоть и вывел из комнаты. Кажется, Истина плакал.

– А нам что делать? – спросил Римус.

– Охраняйте нас, если можете.

– Можем.

Кажется, он слегка обиделся, что Жан-Клод в этом усомнился.

– Можете нас охранять от нас самих? – спросилЖан-Клод.

– Не понял, – сказал Римус.

Циско принес бинты и пластырь. Он стоял возле кровати, будтоне зная, что с ними делать. Я потрогала шею и увидела на пальцах кровь, но укусбыл чистый. Много крови не будет, если укус был нанесен правильно, а, знаяРеквиема, я в этом не сомневалась.

– Антисептик нужен? – спросил Циско.

Римус подошел к кровати и нетерпеливо сказал:

– Ты с ней обращаешься как с оборотнем.

– А, – сказал Циско, попытался положить все это накровать, остановился, будто не хотел класть между Реквиемом и мной. Он все ещебыл при пистолете, но уверенный в себе телохранитель испарился, и осталсянеловкий восемнадцатилетний мальчишка.

– Дай ей марли, пусть прижмет к ране, – сказалРимус. – Бинты – это чтобы чисто было вокруг, не для самой раны.

Циско кивнул, будто понял, но протянул мне марлю, глядякуда-то далеко не мне в лицо. На самом деле он очень старался вообще на меня несмотреть, и я поняла часть его проблем. У меня куда сильнее была видна грудь,чем в начале всего этого. Когда Реквием пил, халат сбился на сторону. Не всягрудь, просто ниже линии шеи, но Циско это сильно отвлекало. Он старался несмотреть и все же таращился, боролся с собой.

Я приложила марлю к ране и запахнула халат другой рукой.Чтобы завязать его снова, мне нужны были две руки, так что сейчас я толькодержала его запахнутым. Это дало Циско понять, что я заметила, куда он смотрит.Внезапно мы встретились глазами, и он смутился, чуть ли не панический страхмелькнул у него в глазах, и краска поползла вверх от шеи по лицу. Страхсменился злостью, и он отвернулся, будто я слишком глубоко заглянула ему вдушу.

Римус взял у него аптечку первой помощи.

– Иди в зал гробов и скажи Назарету, чтобы кого-нибудьвместо тебя прислал.

– Почему? – возмутился Циско.

– Ты таращишься на ее грудь. Детка, тут тебе нестриптиз. Ты на работе, понял? На работе. Можешь отметить, что она хорошенькая,но не пялиться, потому что это отвлекает.

– Виноват, Римус. Второй раз не повторится.

– Не повторится, – согласился Римус. – Давайв зал гробов.

– Римус, можно…

– Я тебе дал приказ, Циско. Выполняй.

Циско опустил голову – не в поклоне, а от чувства вины. Сампо себе этот жест – по не самому крупному поводу – показал, насколько мальчишкамолод. Но спорить он не стал и пошел к двери.

Когда дверь за ним закрылась, Римус обернулся ко мне.

– Кровь еще идет?

Я отпустила марлю – она осталась на месте, прилипла.

– Не пойму.

Он попытался тронуть марлю, остановился, опустил руку. Ядаже глянула вниз – проверить, что грудь у меня прикрыта полностью. Ничего небыло видно. Так чего же Римусу так же не хотелось ко мне прикасаться, как иЦиско?

– Можешь снять марлю? – спросил он.