Чингиз задумчиво поднял заначенный Падлой чинарик. Щёлкнулзажигалкой, раскурил. Поморщился:

— Как он курит эту гадость…

— Стоять на месте? — сам себе ответил я. — Тогда далеко неуйдёшь. Вернуться назад? Совсем плохо…

— Ты идёшь по лесу и натыкаешься на высокую стену, —неожиданно сказал Чингиз. — Твои действия?

— Я знаю этот тест.

— Тогда вспомни, как отвечал.

— Иду направо, километр примерно. Если стена не кончается,иду налево — два километра. После этого пытаюсь перелезть.

— Обязательно пытаешься? — заинтересовался Чингиз.

— Да.

— А я сказал, что это зависит от цели. Куда я иду и зачем…

Чингиз затушил окурок, достал свои сигареты. Что-то онсегодня много курит.

— Настоящая зима пришла. Верно, Лёня?

Я тоже встал и посмотрел вниз.

Снег. Белый, чистый, мягкий. Он не искрится на солнце — небозатянуто облаками. Но это уже настоящий снег. Он не сойдёт до весны.

— Новый год, — сказал Чингиз. — Апельсины, пирог в духовке,салаты, шампанское… Ёлка, мишура, бенгальские огни, гирлянды… Гости, музыка,шутки, куранты… Похоже на тест на свободные ассоциации, верно?

— Похмелье, мусор, усталость, потерянная запонка… — сказаля. — Ты ведь не это вспомнил в первую очередь?

Чингиз кивнул. Улыбнулся:

— Я больше люблю лето. Только оно всегда кончается. Как тыдумаешь, Леонид, может быть, это и хорошо? Бесконечное лето. Пусть вэлектронном мире. Пусть даже там будешь не совсем ты… но ведь там всегда будетлето. Помнишь, когда мы стояли там, в глубине, и ты говорил, что летокончилось? Так ведь теперь оно может стать вечным.

— Тут каждый решает сам, Чингиз, — осторожно сказал я. — Чтоважнее… лето, или бесконечное лето. Жизнь, или иллюзия жизни…

Чингиз не просто улыбался, Чингиз веселился.

— Я — живой! — сказал он. — Я живу. Я буду жить. Летокончится не скоро.

Как его зацепило…

А он меня словно уже и не видел. Смотрел в окно, смотрел набелый снег, столбик пепла сползал с сигареты, улыбка как будто приросла к лицу.

— И сейчас — тоже лето. Только очень морозное. Но будетновое лето… я чувствую его дыхание, лёгкую поступь по заснеженным листьям…Лето…

Он жадно втянул дым.

Так не разговаривают. Даже на сцене, если пьеса не издевятнадцатого века.

Уж тем более так не говорят богатые бездельники, какими бысимпатичными и образованными они ни были.

— Жаркий ветер на щеке, вкус земляники на губах, звезды внебе, касание тёплой воды… Лето… Оно уходит так быстро, что не успеваешькрикнуть «постой!» И кажется, долго кажется, что оно ещё здесь. В кончикахпальцев — память, память о лете. Дрожью, судорогой, головой вскинутой навстречудождю, тихим смехом и случайной улыбкой — лето… Всё-таки лето. Тебе говорят,что оно уже ушло, но ты ищешь его следы, бежишь, опаздываешь, не успеваешь… Новсё-таки лето. И ты идёшь по его тающим следам… два часа в машине, три часа насамолёте, немного пешком — поехали! Куда — не знаю. Приедем. Всё ради лета.Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не надо,иначе умрёшь от тепла… Лето…

— Чингиз… — тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял своёлето.

— Дайте мне мой кусочек лета… А он и так со мной. Навсегда.Моё лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда! Я ведь помню, каконо уходит. Как жёлтое солнце плавится в алый закат. Как ветер начинает пахнутьснегом. Я улыбался ветру. Я просил его: «Подожди!» Чуть-чуть! Оставь мненемножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз. Пока было тепло — он неспорил со мной. Но стало холодно, и ветер прошептал: «Лето кончилось». Яповерил не сразу. Но лето кончилось. Пошёл дождь. Холодный, унылый, серый. Япротянул руку и поймал каплю воды. Мне не понравилось отражение. «Это не я!» —сказал я воде. Но капля застыла крупинкой льда. И я понял, что это — моёотражение. И самое страшное — оно не тает на моей ладони. Значит, ладонь нетеплее льда.

Чингиз засмеялся.

— И вот тогда я понял — лето кончилось.

— Что с тобой, Чингиз? — только и спросил я.

— Да всё в порядке…

Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:

— Неужели ты ещё не почувствовал, Леонид? Этого великогоискуса? Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие!Не он — так другой бы сумел… рано или поздно. Давай судить его не этим.Глубиной. И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни… я, или мой двойник… Да какаяразница? Если он войдёт в лето? Леонид… джинна не удержать в глиняном кувшине.Глубина станет иной. Будем мы что-то делать или нет — всё равно. Может быть,поможем прийти новому миру? Раскроем ключи, поставим на машины «Искусственнуюнатуру». И уйдём в лето…

— Нет, — сказал я.

— Почему?

— Есть ещё Маньяк, Маг, Крейзи. От их слов зависит, вспомнюли я свой ключ. Есть Вика. От её слов зависит, уйду ли я в лето. Есть Дибенко.И поверь, он думает над всем этим не первый день. Есть Тёмный Дайвер. И я хотелбы узнать, чего он добивается.

— Столько условий… — Чингиз кивнул. — Столько условий и однолето на всех.

За нашей спиной раздался всхлип. Я обернулся.

Падла стоял у стены и утирал слёзы грязным носовым платком.

— Чингиз… — Он трубно высморкался. — Чингиз, спой ещё разокпро лето? А? Я не всё запомнил. Как там… «малиной во рту», «я буду долго гнатьвелосипед»…

— Сволочь ты бессердечная, — огрызнулся Чингиз. —Бессердечная и неромантичная.

— Я? Я за папиросой спустился. А ты её уже скурил. Но я тебевсё прощу, Чингиз. Ты только ещё про лето… Слушай, а про весну так же можешь?

— Не могу. Весна — это промежуток между зимой и летом, онане самодостаточна.

— А говоришь, что я не романтичен, — вздохнул Падла. —Ладно… замяли. Ты только не забудь, поэт, тебе сейчас на разборки ехать.

— Сколько раз я тебе говорил, что на разборки не езжу! Этоделовые переговоры!

— Да какая разница, как назвать? — Падла подмигнул мне. —Сигарет оставь и езжай. Ствол только не забудь почистить…

Чингиз посмотрел на меня:

— Веришь, что я однажды выставлю этого типа из дома?

— Нет. — Я покачал головой.

— Вот и он не верит. Ладно… шутки шутками… Откуда пойдёшь вглубину, Леонид? Пат не в счёт, значит, свободная машина есть. А канал у меняхороший.