– Я поеду. Похороню его, – больше он ничего не сталобъяснять.

– Да. Мне очень жаль… Я…

– Нет, – он понимал меня с полуслова. – Не нужно. Ясам.

Я нашла его руку и крепко сжала ее. Лещ не ответил напожатие, отошел от кровати и поднял Старика. Спустя несколько секунд дверь заним захлопнулась, и я осталась одна.

Странно, но смерть Старика принесла мне некотороеоблегчение: я так до конца и не поняла его хорошего расположения ко мне,привязанность собаки раздражала меня, как будто бы она знала обо мне что-тотакое, чего не знала я сама. Отогнав от себя эти навязчивые мысли, явытянулась, забросила руки за голову и уже вполне трезво подумала: ну что ж,Лещ, будем рассматривать покойную псину как неожиданный подарок судьбы, ужсейчас ты точно сломаешься. У тебя такое мягкое, такое хрупкое, такое нежноесердце, кто бы мог подумать! Ты сентиментален, как член нацистской партии стысяча девятьсот тридцать третьего года, ты веришь в то, что ставшие над твоейлохматой головой звезды что-то значат, ты даже обрядил своего пса в саван изочень дорогого пледа. Достойный жест.

А сейчас у тебя, Лещарик, есть только я.

Я лениво смотрела на сразу же ставшие бесполезными мискиСтарика. Должно быть, у Леща не хватит мужества сразу выбросить их на помойку,так они и будут кочевать с места на место, случайно находиться в самыйнеподходящий момент и вызывать чувство подзабытой жалости. А вот от тебя, Анна,даже собственных мисок не останется, у тебя нет ничего своего, есть только то,что внушил тебе Лапицкий, внушил Эрик, внушил шофер Виталик, внушилтелохранитель Витек с простреленным плечом и его гнусный хозяин Илья Авраменко.И самое: страшное, что ты, подобно сдохшей дворняге, уже привыкла есть изнавязанных тебе мисок. И попробуй сказать, что это тебе не нравится.

Нравится, нравится, успокоила я себя. Конечно, нравится. Асо временем я вообще собираюсь переходить с этих рабских пластмассовых мисок насаксонский фарфор и богемское стекло.

И никто меня не остановит.

…Я проснулась оттого, что Лещ, молча и отчаянно, прижималменя к себе. Все его руки были перепачканы землей, от которой шел острыйвозбуждающий запах. Он был мертвецки пьян («в сиську», как сказал бы инструкторИгнат, «в три женских передка», как сказал бы шофер Виталик, «в гроба душу матьи дочь Монтесумы», как сказал бы сам капитан Лапицкий).

Сейчас изгадит всю постель, вдруг с острой неприязньюподумала я, а ведь тебе надо отвечать на его объятья, иначе упустишь момент.Даже в волосах Леша запутались комья земли. От него шел удушающий запах псины,напрасно я решила, что смерть облагородила несчастное животное… Сжав зубы, япритянула голову Леща к себе и обвила руками его затылок.

– Ну, успокойся, успокойся, милый…

– Я в порядке, – выдохнул он. – Я похоронил его. ЗаКольцевой.

– Успокойся. Я с тобой.

– Ты никуда не уйдешь?

– Никуда.

– Даже если узнаешь то, о чем я хочу рассказать тебе?

Тем более не уйду, голубчик, ты меня никакими кнутами невыгонишь, развязывай свой пьяный язык, заклинала я, надо же, какой симпатичныйслучай подвернулся… Все-таки вы нарезались, ваше благородие, никогда вас такимне видела. Но это даже на руку.

– Ты хочешь что-то рассказать мне? – Я боялась, я всееще боялась спугнуть удачу.

– Да. Если я не скажу сейчас…

– Я слушаю.

– Еще осталась водка?

– Кажется, да, – я молила Бога, чтобы водка осталась. –Но, может быть, перенесем на утро? Ты в таком состоянии…

– Я в нормальном состоянии. Просто… Просто если ясейчас не скажу, я не смогу сказать потом. Я хочу, чтобы ты знала обо мне все.Чтобы ты верила мне.

– Я верю. Я знаю о тебе все…

– Нет, не все. Я болен, – он сжал мои руки еще крепче.

– Надеюсь, не очень серьезно? – глупо сказала я. Вотони, ампулы в ванной!.. Он болен, но почему такая простая мысль не пришла мне вголову раньше? Я даже тряхнула головой от досады.

– Серьезно. Очень серьезно. Но сейчас у меня появилсяшанс. Я очень на это надеюсь. Иначе все бессмысленно. Я был в Свазиленде. Тызнаешь, где находится Свазиленд, девочка?

Я понятия не имела, где находится Свазиленд.

– Не знаю… Кажется, в Африке.

– Да. Крошечный прыщ на юге Африки. Я сам организовалдля себя эту сопливую служебную командировку, идиот, только потому, что малокто из русских бывал там. Тогда мне нравились саванна и плантации сахарноготростника, как у Николаев Гильена, плевать, что это на другом конце земли.Тогда мне нравились негритянки… Нет, не то, прости, я говорю чушь, я полныйкретин. Еще в университете у меня была знакомая мулатка, что-то вроде первойлюбви с большой натяжкой. Ее звали Наташа, можешь себе представить, Наташа, цветокмеждународного фестиваля, феерическая связь ее матери с каким-то делегатом изГаны, Наташа из Замоскворечья. Но она так пила водку и так ругалась матом, чтоя даже не решился переспать с ней. Я безумно хотел ее, когда она мелькалагде-то на заднем фоне, но как только она приближалась, то становиласьобыкновенной московской халдой. Обыкновенной московской халдой, только цветкожи другой… Что за хреновину я несу… Ты не должна слушать меня…

– Я слушаю тебя, милый.

– Но это быстро прошло. И точеная фигурка быстропрошла. Она была младше на два курса, вышла замуж за парня с мехмата, родиладвойню, и ее страшно разбомбило, ничего не осталось от экзотического цветка,только цвет кожи…

Интересно, он будет рассказывать мне о каждом своем намекена связь? Тогда мы не разгребемся и за двое суток…

– И когда я приехал в эту чертову… И не выговорить… –он действительно не мог выговорить, количество выпитого давало о себе знать. –Хрен повторишь… Мбабане… Так, что ли? Первое, что я сделал, – я переспал сместной проституткой. Я никогда не спал с проститутками. Это был первый ипоследний раз… Это был первый и последний раз. Я и думать об этом забыл, ничегоособенного, только мускатный запах, который очень долго меня преследовал. Я идумать об этом забыл, прошла прорва времени…

Только теперь до меня стал доходить смысл сказанного. Он былтак банален, что я с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Кровь на руке,которую он не дал мне даже рассмотреть, а теперь вот эта гаденькая, но вполнепонятная история-с проституткой из города с непроизносимым названием. Уж нетривиальным ли СПИДом ты болен, гордый, независимый Лещ, гроза коррупционеров инечистых на руку политических деятелей, владелец телеканала, с которым нельзяне считаться, великий кормчий своей телекомпании, кумир провинциальныхжурналистов и старых крокодилиц-секретарш?..

– Все как-то забылось, у любого мужика бывают такиемоменты, им не стоит придавать значения. А потом началась эта хреновина создоровьем. Я не обращал внимания, старался не обращать…