Заявление наблюдательного комитета. Комитет скорбит о трагической гибели троих сограждан. Комитет требует от штаба поиска официальных объяснений произошедшего и немедленного самороспуска с передачей власти городской коллегии. Комитет требует немедленно вызвать окружного прокурора и начать расследование. Комитет требует немедленно выдать тела погибших.

С юридической точки зрения бумагу следовало бы поправить. Но язык сам спрашивает: где же… тела? Карло безжизненно отвечает: в тюрьме. Вздох: в тюрьме… Вдруг напряженный голос: нет. Все оглядываются. На пороге молодой ополченец с белой повязкой. Он входит и растерянно повторяет: нет. Нет? Дедушку Юлия отнесли в больницу, а убийца – он там … и останется там до тех пор…

Марта пошатывается, как от удара. Скорей обнимаю ее, поддерживаю, но она отталкивает меня, отталкивает ополченца и выбегает на улицу. «За ней! Беги!» – вопит Ксан и трясет меня за плечо, вцепившись мертвой хваткой. Ему кричат: «пусти!», я выдираюсь, он, опомнившись, отпускает – и оступается больной ногой. Падает. Его кидаются поднимать. Я выдергиваю из общей свалки руку с белой повязкой и кричу ополченцу: «Где – там?»

Опять кажется, что бежит весь город. Вперед, назад и по кругу. Неужели все перевороты, малые и великие, совершаются вот так? Я плохо помню дорогу, сворачиваю в переулок и слышу смех. Юный, бездумный, он сразу обрывается. Бегу.

Добегаю. Впереди темнеет и шевелится толпа. Обрызганная веселыми солнечными зайчиками в прозрачной зеленой тени. Толпа рокочет. Я смотрю прямо и вниз. Взглянуть вверх – зрачки сами не хотят. Голос Марты. И другой голос. Наш товарищ!.. А ну назад! … Из петли… немедленно! Назад, сука!

Над толпой, в седле – это, конечно, он. Всадник на тяжелой бурой лошади наступает на Марту, она не отступает, он поднимает хлыст. Я уже рядом с ней, хочу заслонить и тут же чувствую, что не ударит. Не осмелится. Сейчас толпа рокочет против него. «Милый, помоги! – кричит Марта. – Обрежь веревку!» У меня нет ножа. Но в пальцах появляется ребристая рукоять. Жуткий душный запах. Это и есть запах смерти? Еще шаг. Мне нужно дотянуться до веревки, и мы вдвоем удержим тело.

Пронзительные, командирские вопли рассекают рокот. Из ниоткуда возникает Тэкла. Распоряжается. С нею Дон Довер. Он на секунду заслоняет то, на что я не смотрю. Четверо санитаров кладут на землю носилки, взмахивают белой простыней, перед глазами мелькает что-то такое, чего не может быть на свете, простыня накрывает тело. Тэкла кричит, гневно машет руками. Разворачивается ко мне, протягивает плоскую бутылочку, ловко вынимает из оцепеневших пальцев нож, отдает Марте, прижимает ее к себе, похлопывает по щекам. Рявкает: «За мной!» Широко шагает вслед за носилками. Толпа течет. За ней, к фуражке, к нам с Мартой, к Дону… который тоже подходит к нам, берет у меня из рук склянку и заставляет Марту глотнуть. Мы с ним тоже отпиваем коньяка. Все перевороты совершаются на хмельную голову.

Глаза, глаза – смотрят на Дона. «Наш товарищ… – говорит Дон. – Он не убивал». Слово героя. Ему верят.

Другой голос кричит: «Преступник, взятый с поличным!»

Сейчас начнут бить. Многие с оружием. «Вызвать прокурора! – кричу я. – Следственную группу!» Но сегодня меня не слышат.

«За мной, сказано! – бушует вернувшаяся Тэкла. – Нечего тут торчать! Капитан уже в пути!»

Ее слышат всегда. На этот раз обойдется. Но у всех горячая заноза в мозгу.

Медленно возвращаемся. Марта молчит. Я спрашиваю Дона, что происходит. Он отвечает: другая жизнь. Я спрашиваю, чему он верит, а чему нет. Он смотрит на Марту и не отвечает.

Вслед за нами в зале появляется Виртус. Поджидал, что ли? Вид скорбно-брезгливый. Он тоже знает, что готовилось и как совершилось. Или нет? Попробовать его расспросить, сейчас же!

Но сейчас же настает смрад и позор. Двое с повязками вводят, словно под конвоем, невозможную персону. Виртус сурово бросает: «Приказ выслушать». Движением подбородка выгоняет мальчишек за дверь. Презрительно отворачивается. Мадам Луиза сжимает у горла черную кружевную шаль. Громко дышит. Тихо, заикаясь, лопочет. О том, что я вытворял в ее проклятом пансионе в тот проклятый вечер, когда там оказался. Может быть, не все правда. А может, и все. Выдал Андрес. Не мадам же. Значит, индюк схватил ее когтями. Бедолага приходила предупредить и просить помощи, а я прогнал. Нет, нельзя было ни слушать, ни помогать. Теперь приходится слушать вот это. «Го-голый в сапогах… ма-маршировал… де-девочек заставлял… на-на стол вскочил … по-посуду потоптал… а по-потом…»

Унизительное молчание неподвижно, как гнилая вода. Мне стыдно до тошноты. Но что это такое – ответ штаба на заявление комитета? Издеваются. Не только над нами. Над Виртусом тоже. Он же не просто сплетник, он теоретик и высокоидейный борец в белоснежных сединах. Брошюрки, нравственность, долг, духовно-верные интересы. А его впихнули в грязную лужу. Как он согласился?

Карло круто наклоняет побагровевший лоб и говорит, переводя дух: «Комитет. Наблюдает за. Штабом поиска. Комитет. Не. Наблюдает за. Свободным временем. Горожан».

Мадам затравленно пятится. Виртус вскрикивает: «Уходите!» Да, ему тоже стыдно, но он пока еще не понимает, почему. Мадам исчезает. Тезка Ксан, доверчивый недоумок, ждет, чтоб объяснили, верить или не верить. Хотя нет. Он верит. Мнется, моргает, переводит взгляд на Марту. Теперь все стесненно смотрят на нее. Она сидит у стола, сжимая и разжимая сплетенные пальцы. Я стою у нее за спиной. Она оглядывается, как будто очнувшись, и говорит: «Пойдем, милый, надо встретить их на улице». Тезка растерянно указывает мне на грудь: «Ты там… ты весь перепачкался». Краснеет от получившейся двусмыслицы. Как и моя репутация, рубашка измарана чем-то черно-зеленым – и даже надорвана – это я сквозь кусты ломился – и никто ничего не замечал, А я не чувствовал, как горят расцарапанные плечи. Наверное, я еще чего-то не замечаю и не чувствую. И не понимаю, что происходит. А кто понимает?

Фонтан журчит так спокойно, а дерево над ним цветет так красиво, что нестерпимо видеть. Мы ждем. Марта держит меня за руку, то стискивая изо всех сил, то приотпуская. Ее губы бессознательно шевелятся. Теперь я слышу глазами – она зовет Старого Медведя. «Папа, скорей, скорей…» Вдруг вижу-слышу, и опять словно толчок землетрясения. Она зовет: «Мама, мама!»

Возле веранды закручивается волчок движения и голосов. Мы бежим туда. Оказывается, с панической новостью прилетела Анита. В моей конторе ломают дверь. Кто? Не имеют права! Чей приказ?

Уполномоченные от комитета идут засвидетельствовать нарушение. Виртуса зовут с собой. Он трепыхается, отказывается, кричит про мой нравственный облик, но вдруг кивает: идемте!

Он тоже не понимает. А ведь я что-то понимал, когда забирал и прятал документы. Догадки стучат, сыплются, исчезают. Надо рассказать Марте о том, что видел дедушка Юлий. Надо, чтобы она знала. Почему не сказал раньше? Надо – еще что-то… Уже не помню… Уже не успею…