— О, как это восхитительно, как он надеется спастижизнь и получить свободу! — повторял министр. — Судя по состояниючлена он вполне может прочистить задницу своей дочери.

— Сударь, — обратилась я к нашему гостю, —что вы на это скажете? Вам предлагают выбор: либо вы изнасилуете свою дочь,либо она умрет в жутких муках.

— Пусть она умрет!

— Ну что ж, сударь, если вы отказываетесь… Но подумайтееще раз: ваше глупое упрямство убьет ее.

Не дожидаясь его ответа, одна из моих женщин широкораздвинула ягодицы девочки, увлажнила языком отверстие, а я поспешно вытащилаиз задницы Сен-Фона по-прежнему твердый инструмент и приставила его к входу впещерку Юлии, но Клорис яростно взбунтовался и не вошел внутрь.

— Оставь его, Жюльетта, — строго сказалСен-Фон, — если он не желает сношаться, мы убьем ее.

Эти ужасные слова сломили, наконец, сопротивлениестроптивца. Я взяла его член в руку и насильно втолкнула в девичий анус;поскольку были сделаны все необходимые приготовления, усилия мои увенчалисьуспехом: Клорис, не пожелавший сделаться убийцей своего ребенка, заклеймил себяинцестом. Делия порола розгами Сен-Фона, сам он терзал и без того вконецистерзанный зад матери, умудряясь целовать ягодицы одного из лакеев, а второйсодомировал его. Однако распутник не удовлетворился и этим, семя его все ещеоставалось в чреслах, и от этого его ярость возрастала на глазах: он орал,ругался, мычал как обезумевший бык, разбрызгивал изо рта пену; как толькоДелькур выпустил свой заряд во влагалище Юлии, министр заставил егосодомировать мадам де Клорис. Понемногу буря утихла; Сен-Фон снова занял своеместо в кресле и приказал мне подвести к нему всех троих девушек, которых он досих пор как-то обошел своим вниманием. В продолжение четверти часа он неистовоцеловал их ягодицы, то широко раздвигая, то вновь сжимая упругие полушария, а вэто время я не переставала ласкать и возбуждать его всеми доступными средствамии, должна признать, никогда до этого не видела его орган в таком воинственномсостоянии. Больше других его, очевидно, привлекала Фульвия, и он шепнул мне,что непременно овладел бы ею, если бы не боялся кончить прежде времени.

Досыта полюбовавшись юными прелестями, он пожелал осмотретьчетверых служанок, и из всех отдал несомненное предпочтение Пальмире; по егословам, он не видел ничего подобного за всю свою жизнь, а ее зад буквальноошеломил его, и он посвятил ему добрых десять минут.

В конце концов он повернулся ко мне.

— Поставь этих шлюх на четвереньки, пусть они поочереди подползают ко мне и оказывают высшие почести моему члену, в общем,пусть полижут его.

Я дала необходимые указания, и каждая из четверых в точностиисполнила желание министра, получив в награду несколько звонких пощечин.

— Хорошо, — кивнул он, когда церемония былазакончена, — теперь очередь моего зада: пусть теперь полижут его.

Пока продолжалась следующая церемония, он занимался тем, чтообсасывал услужливо подставляемые мужские члены, и как нетрудно догадаться, незабыл при этом Клориса и Делькура. Потом громогласно объявил:

— А теперь, Жюльетта, пришло время завершить первый актнашей драмы.

С этими словами злодей яростно набросился на Юлию и вонзил вее зад свое безжалостное орудие; слуги крепко держали отца и мать, а Делькур, сраскрытой бритвой в руке, подошел ближе, приготовляясь отсечь ребенку голову.

— Только не спеши, Делькур, — предупредилминистр. — Я хочу, чтобы моя милая племянница знала, что с ней происходити что она отдаст Богу душу не раньше, чем я кончу.

Делькур приставил сверкающее лезвие к нежной коже, и девочкаиспустила долгий пронзительный вопль.

— Давай, давай, — подбадривал Сен-Фон, удобнеерасполагаясь в ее чреве, — но только медленнее, так, чтобы я почувствовалвсе ее судороги. А теперь наклонись, Делькур… Вот так… я хочу поласкать твойнабалдашник, пока ты работаешь. А ты, Жюльетта, займись задницей Делькура:целуй ее, да покрепче, ведь теперь он — наш бог… И придвинь ко мне ближе задмамаши: я хочу поласкать его, пока умирает ее дитя.

Но Боже ты мой, что это были за ласки! Это были звериныеукусы, настолько жестокие, что кровь бедной женщины брызгала фонтаном. В то жесамое время министерский зад обхаживал лакей, и распутник пришел в экстаз,который невозможно передать словами.

— О, как сладостно преступление! — рычал онвперемежку с бессвязными проклятиями. — Как я обожаю злодейство!

Делькур медленно, с непередаваемым изяществом, сделал своедело… Мертвенная бледность покрыла лицо Клориса, и он отвернул в сторонупомутневший, искаженный ужасом взгляд. Красивая головка Юлии, наконец, упала напол, как роза, сорванная безжалостным северным ветром.

— Никогда еще я не испытывал такого блаженства, —заявил Сен-Фон, оттолкнув от себя бездыханное тело. — Вам не понять, каксладко сжимается анус, когда постепенно, один за другим, отрезаются шейныепозвонки… Просто сказочное ощущение! Вот так, сударыня, теперь готовьтесь выпредоставить мне такое же удовольствие.

И началась новая кровавая вакханалия, в точности повторяющаяпредыдущую. Считая, что операция движется чересчур быстро, Сен-Фон несколькораз останавливал ее.

— Ах, какое это наслаждение — отрезать голову женщине,которую когда-то страстно и безнадежно любил, — говорил он эти и имподобные слова, задыхаясь от вожделения. — Наконец настал момент моей мести.О, как долго я его дожидался!

Он, как и прежде, ласкал член палача, правда, на этот разпредпочел целовать мои ягодицы; один из лакеев наглухо закупорил ему заднийпроход, второй проник в чрево Делькура, занятого своим делом. Отца положилитаким образом, чтобы я могла бить его розгами по самым интимным местам. Мойлюбовник — настоящий дьявол во плоти — блаженствовал и наслаждался медленнойагонией своей кузины, чья голова отделилась от тела через пятнадцать минутпосле начала экзекуции. Настал черед Клориса. Его предварительно связали,Сен-Фон совершил с ним ритуальный акт содомии, и головорез приступил к делу, аих обоих содомировали лакеи. Объектом для своих ласк Сен-Фон избрал роскошныеягодицы Монтальм. И вот, наконец, бомба взорвалась. О небо! Я не присутствовалапри оргазме всемогущего Люцифера, но уверена, что семя его не извергалось стольбурно и ликующе, не вскипала на его губах такая обильная пена, не скрипели таксвирепо его зубы, и не были столь яростны и ужасны его проклятия в адрес всех богов.Пока, обессиленный, Сен-Фон отдыхал, я выпроводила всех женщин и обоих лакеев всоседнюю комнату.

Хочу заметить, что антропофагической оргии этого Неронасовременности предшествовало пиршество, так что когда наш распутник, всопровождении своего головореза, вошел в залу, где должно было состояться новоекровопролитие, он был свеж и полон сил как перед началом драмы.