– Эдуар, – прошептала она, нажимая на тормоз икладя его голову себе на колени. Она уже видела такие лица, похожие на маскисмерти, видела сотни раз, но представить не могла, что такое случится с ним.Этого не может быть… не сегодня… не сейчас… невозможно…

Она звала его по имени, кричала, трясла, хотя понимала, чтоэто бесполезно. Странно, что он еще дышит.

– Эдуар! – вопила она, рыдая. – Послушай,послушай…

Что, если снайперы ее услышат? Они слишком далеко от лагеряи, конечно, побоятся сунуться туда, но ее не задумываясь прикончат.

– Эдуар, пожалуйста…

Он вдруг открыл глаза и, улыбнувшись, слабо сжал ее руку.

– Я люблю тебя… всегда буду… с тобой.

Глаза его распахнулись чуть шире, словно от изумления, иневидяще уставились куда-то вдаль. Больше он не дышал. Все кончено.

– Эдуар… – жалобно прошептала она во тьму. – Неуходи… Не покидай меня.

Она в ужасе смотрела на него, не замечая, что всяперепачкана кровью. И так и не услышала короткого свиста пули, ударившей ее вшею. Виктория осторожно уложила Эдуара на сиденье и, чувствуя, как по спинетечет что-то горячее, прибавила скорость. Нужно отвезти его в госпиталь, тампомогут! Доктора сделают все возможное… приведут в себя… он просто в обмороке.

Виктория была вне себя от потрясения и не чувствовала боли.Он ее капитан, она водитель, он ее капитан… и…

Она ворвалась в лагерь, едва не сбив двух сестер. Однабросила что-то грубое, но тут же с недоумением уставилась на Викторию.

– Он ранен, – пробормотала она, тупо глядя на них.Лица сестер отчего-то плыли перед глазами. – Сделайте что-нибудь, онранен! – вскрикнула она, хотя с первого взгляда было ясно, что де Бонвильмертв. Но, увидев кровь, капавшую с ее рубашки, они поняли, что происходит.

– Ты тоже, – объяснила сестра и попыталасьвытащить ее из машины, но Виктория уже соскользнула в темную бездну. Девушкиедва успели ее подхватить. Вся спина Виктории была залита кровью.

– Давайте носилки! – велела сестра. Тут жеподбежали два санитара. Один из них узнал Викторию и покачал головой при видеЭдуара.

– Капитан? – спросил он, но сестра покачалаголовой. Безнадежно.

– Их обстреляли. Несите ее в операционную. ПозовитеКвинара… или Дорсе… кого угодно.

Пуля, засевшая в позвоночнике, оставит ее калекой на всюжизнь, если прежде инфекция не прикончит несчастную.

Санитары унесли раненую и вернулись за Эдуаром. Егодоставили в морг, а один из шоферов отогнал машину и отправился в штаб доложитьо гибели капитана де Бонвиля.

Хирурги удалили пулю, но опасались, что Виктория никогда несможет ходить, даже если выживет, на что шансов было весьма немного.Повреждения, причиненные снайперской пулей, были слишком серьезны.

В лагере только и говорили, что о трагедии, а сержантМоррисон, просмотрев бумаги «Оливии Хендерсон», выписала адрес и имя ближайшейродственницы, некоей Виктории Доусон. И со слезами на глазах сама послалателеграмму с просьбой приехать.

Коляска для близнецов была поразительно неуклюжимсооружением, в котором возили когда-то еще ее и Викторию, но Берти настояла натом, чтобы привезти ее из Кротона. Однако несмотря на жалобы матери, близнецыпрекрасно чувствовали себя в этой колымаге.

К сожалению, дом стал для семьи слишком мал. Новорожденныхпришлось поместить вместе с Берти, и Чарлз все чаще поговаривал о переезде вособняк на Пятой авеню, унаследованный Викторией. Но Оливия не знала, чтоскажет на это сестра, когда приедет. Ей самой принадлежал Хендерсон-Мэнор, ноне могли же они перебраться туда! Нет, сначала она должна все выяснить ссестрой!

Поэтому Доусоны и теснились пока в старом доме, буквально наголовах друг у друга. Джефф также вносил свою долю во всеобщую сумятицу, неговоря уже о Чипе, так что Чарлз постоянно был на взводе.

Последнее время Оливия постоянно мучилась бессонницей иужасно уставала. У нее ныло все тело, как при сильной простуде. Вот и сегодня,втаскивая тяжелую коляску на крыльцо, она совсем потеряла терпение и решила,что пора прислушаться к просьбам Чарлза и переехать, а уж потом объясниться сВикторией.

– Могу я помочь, мэм? – вежливо спросил мужчина вуниформе. Оливия машинально поблагодарила и, мельком взглянув в его сторону,увидела, что он держит телеграмму. Она оцепенела. Сердце, казалось, пересталобиться. Она уже несколько дней чувствовала себя не в своей тарелке, нотвердила, что просто нервничает, плохо спала и дети ее утомили.

– Это мне? – хрипло спросила она.

– Виктория Доусон? – учтиво осведомилсяпочтальон. – Значит, вам.

Он дождался, пока Оливия распишется, втащил коляску наступеньки и удалился. Оливия дрожащими руками разорвала телеграмму, и словностальные пальцы стиснули горло. Слова расплывались перед глазами. Это оказалосьофициальное извещение от сержанта Моррисон, служившей в союзных войсках.

«С сожалением сообщаем, что ваша сестра Оливия Хендерсонранена при исполнении воинского долга. Нетранспортабельна. Состояние тяжелое. Одальнейшем телеграфируем».

Виктория никогда не упоминала ни о какой Моррисон, но теперьэто не имело значения. Она ранена!

Плачущая Оливия стояла в прихожей, все еще держа телеграммуи не в силах поверить прочитанному. Она ведь чуяла неладное! Та самаянепонятная болезнь, которую она объясняла усталостью. Но теперь она поняла, вчем дело. Виктория. Она разделяла боль сестры.

Оливия растерянно оглядывалась, и Берти, выходившая изкухни, сразу поняла, что случилась беда.

– Что с детьми? – вскрикнула она, устремившись кколяске.

– Виктория… она ранена.

– О Боже! Ты скажешь Чарлзу?

Она назвала его по имени, чего никогда не делала вприсутствии хозяина.

– Не знаю, – пробормотала Оливия.

Они отнесли спящих девочек наверх, уложили в кроватки, аследом промчался Джефф, которому давно было пора делать уроки. Но Оливия ислова ему не сказала. Сначала нужно поговорить с Чарлзом, а она понятия неимеет, с чего начать и признаться ли во всем или утаить правду. Но что-тонепременно нужно делать. Она немедленно отправится во Францию, независимо оттого, захочет ли Чарлз ее сопровождать. Никакие силы на этом свете не удержатее от поездки.

Чарлз вернулся домой поздно, но жена ждала его в гостиной.Вот уже два часа она металась по комнате, изнемогая от страха и тревоги. Онсразу же понял по ее лицу, что стряслась беда. Виктория, бледная как полотно,трясущимися руками снова и снова складывала телеграмму. Первая мысль, пришедшаяему в голову, была та же, что и у Берти: заболел ребенок.