его благоприятнейшим образом. Он часто приезжает в Стамбул, чтобы побыть рядом с отцом, который любит его сильнее прочих сыновей.

У принца есть ручная обезьянка, которая очень его развлекает. Обезьянку привезли из Африки, из леса, где, как говорят, деревья растут друг к другу плотнее, чем нити персидского ковра. Воистину удивительное существо! Плотный пятнистый мех, блестящий на солнце, вокруг глаз голубые круги, хитрый взгляд и белая бородка делают ее похожей на мудрого старичка. Красоты и ловкости в ней куда больше, чем в принце.

Однажды утром на прогулке обезьянка сорвалась с поводка и сбежала от Джихангира. Поднялся переполох, ибо принц обожал обезьянку. Во дворе собрались великие и простые люди: министры и евнухи, дворецкие и пажи. Обезьянка неслась по двору словно ветер, направляясь к Вратам Блаженства. Одетые в синее янычары султана, самые устрашающие воины во всем мире, пытались преградить ей дорогу, но ятаганов обнажить не могли. Обезьянка свернула и направилась к мечети, потом – к входу в гарем. Она двигалась куда быстрее своих преследователей, которые никак не могли понять, чего же хочет зверек – помолиться, найти себе подругу или сбежать. Наконец ей преградил путь один из евнухов, огромный мужчина в высоком тюрбане. Я бы не удивился, если бы обезьянка запрыгнула ему в объятия, потому как у него были широкая грудь, длинные руки и огромные ладони. Евнух был больше похож на обезьяну, чем даже сама обезьяна. Но нет, обезьянка метнулась к фонтану. Казалось, ее вот-вот загонят в угол, но тут она перемахнула через головы преследователей и снова выбежала во двор. Все собравшиеся присоединились к погоне, и, поскольку мы находились в третьем дворе, во дворе самого султана, все почтительно молчали, если, конечно, не считать обезьянки, которая вопила, как сотня демонов.

Повинуясь причудливым поворотам судьбы, обезьянка бросилась прямо ко мне, так как у меня за пазухой был спрятан гранат, и запрыгнула мне на руки. Стыдно признаться, но от неожиданности я упал на спину и выронил гранат, а обезьянка схватила его, но мне каким-то чудом удалось поймать ее поводок. Вскоре ко мне прихромал сам принц. Он был настроен дружелюбно и хорошо воспитан, но от души посмеялся над моим падением, а потом забрал у меня обезьянку вместе с гранатом. Искандер, мой лала, успел заметить запретный плод, который я собирался съесть вечером после молитвы. За этот проступок мне всыпали десять ударов плетьми по животу. Лала сказал, что если бы мне не удалось поймать питомца принца, то мне бы всыпали все двадцать.

Джихангир пригласил меня отобедать с ним. Нас обучают искусству светской беседы, но должен признать, что нервничал перед беседой с настолько высокородным человеком. Оказалось, что я волновался понапрасну. Принц быстро сделал так, что я почувствовал себя в своей тарелке. Думаю, болезнь, испортившая его позвоночник и ногу, как-то повлияла и на его ум. Он человек непростой, но его совершенно не волнуют дела государственной значимости, хотя он правитель провинции и может унаследовать трон Османов. Он много говорил о своем старшем сводном брате Мустафе, наиболее вероятном наследнике, который в тот момент был правителем Манисы. Джихангир его боготворил и рассказал мне много историй из их детства, проведенного в серале, да и вообще говорил в основном он, а не я. Признаюсь, что меня немного отвлекал роскошный стол, накрытый для нас. Все чудесные ароматы дворцовой кухни, об источниках которых я многие годы мог лишь догадываться, внезапно обрели форму на столе принца. Нам прислуживали слуги и пажи вроде меня, которые теперь пытались подольститься ко мне – простому мальчишке из Венеции (прости меня, но, если постоянно врешь, нужно повторять ложь как можно чаще)! – не меньше, чем к самому принцу. Я сидел на подушках из красной кожи, а мою салфетку окаймляла золотая бахрома! Стол был уставлен чашами с виноградом, персиками и медовыми дынями. Я съел приличное количество фруктов, дымящегося жареного барашка и целого голубя в соусе, а еще три порции сладкого батата. На десерт подали лед с фруктовым соком. Его делают из снега, который привозят на верблюдах с горы Олимп и хранят в огромных подвалах дворца. Следующую ночь я провел без сна. Меня рвало от изобилия, к которому мой желудок не привык, но даже это не испортило мне удовольствия от такой трапезы!

За столом у меня была возможность разглядеть принца, пусть и украдкой. Черты лица нельзя назвать ни правильными, ни красивыми, но вполне приятными. Кожа имела сероватый оттенок. Джихангир часто улыбался моим простым словам, сказкам или остротам. Это удивило меня, потому что улыбаются в серале не часто, здесь основной добродетелью считается суровость.

Потом он достал книгу и попросил меня почитать. Это был сборник басен на турецком. Этот язык не доставлял принцу особого удовольствия, сказал он, а вот сказки ему нравились. Поэтому я читал и с ходу переводил на персидский – язык поэзии и культуры, и этот фокус, похоже, пришелся ему по душе. Казалось бы, такая мелочь, как и поимка его обезьянки, но именно такие мелочи и вращают колесо Фортуны. Мой лала всегда говорил нам, что удача важнее умений, ибо удача есть не что иное, как обращенная к нам улыбка Всемогущего.

С тех пор, всякий раз бывая во дворце, принц посылал за мной. Говорил, что ему легко в моем обществе, а мой голос услаждает его слух. Он часами сидел во дворе, а я читал ему, пока он играл со своей обезьянкой или кидал камешки в фонтан. Если мне казалось, что он меня не слушает, и я останавливался, он тут же отвлекался от игры и нетерпеливо говорил:

– Читай, Аша!

На моем месте мог бы оказаться кто угодно. Во дворце было множество сказочников, чьи таланты в этом деле превосходили мои в сотни раз, актеры, которые всю жизнь занимались рассказыванием историй. Но принц хотел, чтобы ему читал я.

Он очень любил играть в игры и заниматься другими бесполезными занятиями, и я с радостью составлял ему компанию. Хорошо известно, что все принцы дома Османов пишут стихи, и Джихангир тоже пытался писать, в основном газели из пяти или пятнадцати строк. Вся османская поэзия посвящена любви – теме, о которой и калека-принц, и его невежественный юный собеседник знали крайне мало. Но незнание нас не останавливало. Он писал несколько слов, посвящая их воображаемой возлюбленной:

Охвачен штормом океан моей души,

измучен пламенем

любви к тебе.

Волны твоей любви

безжалостно швыряют принца…

Или еще что-нибудь, столь же ужасное. А потом, если его мысль останавливалась, я предлагал ему какое-нибудь слово, разумеется ненавязчиво, ибо мне бы и в голову не пришло учить принца искусству стихосложения. Он подхватывал мое жалкое предложение и продолжал сочинять. Вместе мы сочинили таким образом несколько стихотворений, хотя мой вклад, разумеется, был крайне скромен и в основном состоял из строк Бакы, довольно известного поэта, которые я запомнил на уроках. Бакы явно не испытывал таких затруднений с женщинами и поэзией, как принц и его верный паж.

Джихангир переписывал все в книгу, с которой никогда не расставался. Он мог бы приказать записывать за ним писцу, но принц гордился своим почерком, ибо рука его была некрасива, но выводила изящные буквы. Закончив записывать, он читал мне вслух то, что получилось. Тогда стихи были еще не очень хороши, походили на османское золото с мальтийской патиной, но они в любом случае нравились принцу, и он хвалил меня, словно я сделал нечто важное.

Должен сказать, что его внимание не навредило моей судьбе. Главный белый евнух был доволен тем, что я доставлял удовольствие Джихангиру – когда принц счастлив, это на руку всем окружающим, – хотя от занятий меня это не освобождало.

Если принц проводил со мной четыре часа, то ночью мне приходилось спать на четыре часа меньше, чтобы выполнить все остальные обязанности. Если шесть часов, то спать вообще не приходилось. Только моему лале не нравилось происходящее. Он постоянно расспрашивал меня о моих встречах с принцем. Искандер не доверяет мне. Конечно, он вообще никому не доверяет, такова его работа – уничтожать тех, кто недостоин служить султану, но он