западу. Центральным, но безоговорочно отброшенным элементом их проекта был окруженный величественными садами дворец, который предполагалось построить на площади Омония. Сегодня Омония – это место, где толпятся мигранты, происходят сомнительные сделки и останавливаются небогатые туристы; площадь оживленная, но уж никак не величественная.

Треугольная сетка улиц оказалась самым долговечным наследием молодых архитекторов и их грандиозного плана. Другие его элементы столкнулись с возражениями, потому что для их осуществления требовался широкомасштабный снос существующих строений, владельцам которых пришлось бы выплачивать компенсации. Летом 1834 г. в Афины прибыл король Людвиг, поручивший дальнейшие работы по перепроектированию Афин своему советнику фон Кленце. Этот архитектор был автором ряда поразительных неоклассических построек в Мюнхене, в том числе установленного среди холмистых лужаек Английского сада Моноптероса, миниатюрного круглого строения, имитирующего ионический храм. (Собственно говоря, его работы заставляют задуматься: не может ли быть так, что пышные подражания Древней Греции в некоторых случаях оказываются более уместны в Северной Европе, чем в самой Греции?)

Фон Кленце сократил планы молодых архитекторов, но в одном отношении и его мнение было отвергнуто. Он собирался построить дворец на месте (еще не раскопанного) кладбища Керамика. Если бы этот проект был осуществлен, не были бы сделаны некоторые важные археологические открытия, но зато из королевской резиденции открывался бы прекрасный вид на море. Однако еще более дерзкий план предложил берлинский профессор Карл Фридрих Шинкель, в свое время бывший наставником Клеантиса и Шауберта: он предложил построить дворец прямо на Акрополе, рядом с Парфеноном.

В конце концов дворец решили разместить на невысоком холме в самом центре города, всего в нескольких минутах пешего хода от существовавшего поселения. Возможно, Людвиг утвердил именно это предложение – и придал резиденции сына несколько крепостной вид, – учитывая некоторые политические соображения. Новый король должен был быть близок к народу, но в то же время иметь возможность защищаться, если это потребуется.

В этом соображении не было ничего гипотетического. Осенью 1843 г. армия, обученная немцами, но укомплектованная греческими офицерами, оказалась в почтительной, но непреклонной оппозиции к своему государю: кавалерия и пехота пришли маршем ко дворцу и стали скандировать требования конституции. Они были согласны, чтобы юный баварец оставался монархом, но монархом конституционным. Оттон вынужден был согласиться, но сделал это достаточно охотно. Интересно отметить, что катализатором этих политических перемен был не идеализм, а кризис в финансовых отношениях королевства с иностранными спонсорами: такие кризисы не раз повторялись впоследствии в истории нового Греческого государства, в том числе в начале XXI в. Европейские державы предоставили Греции заем в размере 60 000 франков, и королевство то и дело брало новые кредиты для обслуживания этого долга. В 1843 г. международная обстановка ухудшилась, и державы-кредиторы решили принять более строгие меры. Они заставили Оттона ввести режим суровой экономии и отвергли исходное предложение короля, посчитав его недостаточно жестким. В конце концов королю пришлось согласиться на весьма унизительные условия, что повредило его авторитету внутри страны. Нечто очень похожее произошло во время экономического кризиса, поразившего Афины в 2009 г., когда греческие руководители один за другим теряли всякое доверие народа из-за жесткого диктата кредиторов страны.

В 1840-х же годах идея создания слаженного государства и работоспособной столицы из горстки грандиозных зданий рядом с мелким, обнищавшим городком, вероятно, казалась непомерно оптимистичной, но в то же время на удивление увлекательной. Действительно, для некоторых из основателей королевства возвращение Афин в состояние достаточно достойной столицы было лишь промежуточным этапом предприятия, еще более грандиозного. Им казалось, что Афины, сколько бы в них ни появилось надлежаще внушительной греко-германской архитектуры, могли служить в лучшем случае лишь временным центром эллинизма. Целью Греческого государства должно было стать собирательство всех рассеянных детей эллинизма, и единственным достойным средоточием такого неовизантийского царства мог быть только Константинополь. Это мнение энергично пропагандировал Иоаннис Колеттис, бывший до 1847 г. премьер-министром.

Однако некоторым посетителям нарождающегося города весьма фантастической казалась даже идея превращения Афин в достойную метрополию скромных размеров с налаженной жизнью. Одним из таких скептиков был великий английский сатирик Уильям Теккерей, проезжавший через Афины в 1844 г. и горько сетовавший на пыль и клопов[180]:

Убогость этих мест превосходит даже ирландскую, а это немало. Дворец Басилевса (короля) представляет собой огромное оштукатуренное здание, стоящее на площади, на которой есть шесть домов, три осла, ни одной дороги, ни одного фонтана … В пять часов (если нет революции) король выезжает на прогулку … две дюжины солдат, отсалютовав, разбредаются по домам; дворец, похожий на огромную казарму, остается совершенно белым, призрачным и одиноким; кроме рева осла (а эти долгоухие менестрели в Афинах активнее и громогласнее, чем в любом другом известном мне месте), ничто не нарушает тишины вокруг дворца Басилевса.

Когда Теккерей доходит до сравнения помпезного официоза с уличной жизнью простых афинян, его перо становится еще острее. Этот город, пишет он, —

Здесь же … все остальное немного лучше широких, низеньких и разбросанных как ни попало избушек, которые украшены кое-где орнаментами, с очевидной претензиею на дешевую элегантность … Афины можно поставить рядом с Карлоу или Килярнеем: улицы наполнены праздной толпою, бесчисленные переулки запружены неопрятными ребятишками, которые шлепают по колена в грязи; глаза у них большие, навыкате, лица желтые, на плечах пестрый балахон, а на голове феска[181].

При всей своей красноречивости эти едкие сравнения дворца с народом не учитывают другой стороны происходившего в Афинах – захватывающей для всех участников деятельности, оказавшей ощутимое влияние на всю атмосферу города. Речь идет о преобразовании Акрополя (а со временем – и других памятников древности) в постоянную выставку, назначением которой была не поддержка властей, а попросту демонстрация всем и каждому славы Древних Афин периода наивысшего расцвета.

В 1833 г. капитуляцию османского гарнизона принимал баварский офицер Кристофер Неезер. Он оставил поразительное описание состояния Скалы:

Я взошел на Акрополь и увидел груды мраморных обломков. Среди хаотической массы капителей колонн, фрагментов самих колонн, крупных и мелких мраморов лежали пули, пушечные ядра и человеческие черепа и кости. Многие из них были рядом с грациозными кариатидами Эрехтейона.

На Акрополе работали в основном германцы – немцы или датчане, – но в их числе был и греческий энтузиаст Кириакос Питтакис, ветеран войны, который, хоть и не имел формального образования, остался в памяти потомков первым греческим археологом Новейшего времени.

Расчистка Акрополя происходила в нескольких разных смыслах сразу: речь шла об устранении не только разрушений, причиненных войной, но и всего, что не соответствовало старой и новой роли памятника, то есть роли, предназначенной ему Периклом. Другими словами, должно было остаться лишь то, что прославляло город, бывший образцом городов-государств Греции, и демонстрировало