Она проваливалась в бесконечную черную муть. Звенело в ушах,тело не чувствовало никакой опоры. Она не могла понять, лежит она, или сидит,или вообще висит в воздухе, и это тошнотворное ощущение невесомости показалосьзнакомым. Так бывало в детстве, когда перекачаешься на качелях и, спрыгнув, нечувствуешь под собой твердой земли, пытаешься заново собрать вокруг себяпространство, а оно разваливается на куски…

С трудом разлепились отяжелевшие веки. По глазам резанулхолодный люминесцентный свет. Она пыталась сообразить, где находится, но немогла. Наконец сквозь звон в ушах различила голоса.

Разговаривали две молодые женщины:

– Слушай, если ее надо к искусственным готовить, зачемстолько промедола вкололи? Она так до утра проспит.

– Подождем еще немного и будем будить.

– А показания-то какие у нее?

– Откуда я знаю? То ли мертвяк, то ли урод. Тебе-то что?

– Ну, так… Интересно. Жалко ее. Оксан, а можно я плодпослушаю?

– Да брось, нечего там слушать.

– Мне практика нужна.

– Ну, валяй, послушай, если охота. Когда подошли к койке,женщина лежала с закрытыми глазами и не шевелилась. Она почувствовала, какоткинули одеяло. Несколько секунд было тихо, ей стетоскопом прослушивали живот.

– Оксан, а ребеночек-то живой! Сердцебиение нормальное, стодвадцать. Сама послушай!

– Делать мне нечего! Мало ли – живой. Они на таком срокечасто живыми рождаются, даже пищат, ручками-ножками дрыгают. Потом-то все равноумирают.

– Может, и не надо искусственные делать? Женщине тридцатьпять как-никак.

– Вот именно, тридцать пять. Старая первородящая этоназывается. У таких и получаются уроды.

Ее легонько похлопали по щекам.

– Женщина, просыпайтесь! Она не шевельнулась.

– Оксан, пошли пока чайку попьем, пусть поспит.

Ее укрыли одеялом, задвинули ширму и отошли.

– Ты, Валя, не лезь куда не надо. Ты свою практикуотбомбишь, и гуд бай. А мне отсюда деться некуда. Сколько здесь, сестрам нигдене платят.

* * *

Она полностью пришла в себя. Она, Лена Полянская, такиспугалась, что дурноту как рукой сняло. Когда шаги сестер стихли, она быстрососкочила с койки и выбежала за ширму.

Это была не палата, а что-то вроде кабинета: стеклянный шкафс инструментами и лекарствами, банкетка, обтянутая клеенкой, письменный стол.На столе стояла ее сумочка, на спинке стула висел зеленый хирургическийбалахон. Схватив сумочку и балахон, Лена выглянула в коридор. Там было пусто.Прямо напротив она увидела приоткрытую дверь, на которой был нарисован бегущийпо ступенькам человечек: запасной выход. Лена быстро побежала вниз по лестнице.

Было темно и тихо. Босые ноги не чувствовали холода, асердце колотилось так, что казалось – сейчас разорвется. На бегу онаокончательно пришла в себя.

Пробежав несколько этажей, Лена остановилась перевести дух.«Куда и зачем я бегу? – подумала она. – Сейчас я выскочу на улицу в таком виде– и что дальше?»

Уже спокойно пройдя несколько ступенек, она посмотрела внизи увидела поблескивающую в темноте цинковую дверь. За дверью был подвал.

Когда медсестра Оксана Сташук и студентка-практикантка ВаляЩербакова вернулись, койка была пуста.

– Ну вот и хорошо, – сказала Оксана, – больная самапроснулась. В туалет, наверное, пошла. Сейчас вернется, начнем готовить.

– Оксан, давай все-таки погодим капельницу ставить. Пустьврач еще разок посмотрит.

– Валя, прекрати! Надоело! Тебе заново все объяснять, да? –Оксана посмотрела на часы. – Она у меня должна уже пятнадцать минут подкапельницей с окситоцином лежать.

В кабинет вошел высокий мужчина в белом халате и марлевоймаске.

– Ну, девочки-голубушки, как наша роженица? – бодро спросилон.

– Вы меня, конечно, извините, Борис Вадимович, – густопокраснев, начала Валя, – но я тут плод прослушала, у него сердцебиениенормальное, и двигается он. Вы бы сами посмотрели, а потом уж стимуляциюназначали.

Ординатор Боря Симаков смерил маленькую, кругленькуюпрактиканточку таким взглядом, что другая на ее месте провалилась бы сквозьземлю. Но Валя продолжала:

– Я, конечно, понимаю, вам за это ничего не будет, но нельзяже…

Тут Борис Вадимович не выдержал:

– Ты, сопля зеленая, куда лезешь? Ты сюда зачем пришла?Работать нас учить?! Я тебе устрою практику! Оксана! – резко развернулся он кмедсестре. – Ты капельницу поставила или нет?

– Нет, Борис Вадимович, больная спала. Как я буду ее,спящую, обрабатывать?

– А что, разбудить нельзя было?

– Будили. Она же под промедолом, – оправдывалась Оксана,подойдя к Симакову поближе и коснувшись его упругой грудью. – Вы только неволнуйтесь. Она уже сама проснулась. Сейчас начнем.

– Ладно, девицы. Не тяните только, – смягчился врач, – а ты,колобок, – он снисходительно потрепал Валю по круглой розовой щеке, – лучшепесенки не пой, а то лиса съест.

Валя почувствовала, как глаза наполняются слезами. Онавообще часто плакала, а тут такое. Этот балагур Симаков угробит живогоребеночка – глазом не моргнет. А у женщины детей нет и больше уже не будетнаверняка. Последний ее шанс. Случайно взглянув на стол, Валя заметила, чтоисчезла сумочка, красивая кожаная сумочка Полянской Елены Николаевны. Одеждуотнесли в камеру хранения сразу, а сумочку с паспортом не успели – покапереписывали паспортные данные, заполняли больничную карту, кладовщица ушладомой. Со спинки стула исчез зеленый хирургический халат.

Валя шмыгнула носом, слезы высохли. «Вот и умница вы, ЕленаНиколаевна, подумала она, – вот и правильно. Только как вы босиком, вбольничной рубашке да в балахоне до дома доберетесь?»

Валя вспомнила, как всего полтора часа назад они вдвоем сОксаной раздевали спящую, бесчувственную женщину, расшнуровывали высокиеботинки, стягивали свитер через голову. Красивая, холеная, она была в их рукахкак кукла.

«На ее месте я бы отсюда и голышом ушла», – подумала Валя, авслух сказала: