Чтобы оттащить бившегося в истерике фермера от Джона Коффи,понадобились четыре человека, и пока они схватили его, он успел нанести Коффи яне знаю сколько довольно сильных ударов. Но Коффи было все равно: онпо-прежнему глядел за реку и причитал. Что касается Деттерика, то как толькоего оттащили, вся сила ушла из него, словно по громадному негру шел какой-тостранный гальванизирующий ток (я все время нахожу какие-то электрическиеметафоры, вы уж простите), и, когда контакт Деттерика с этим источником питаниябыл наконец разомкнут, он обмяк, как человек после удара током. Он упал наколени прямо на берегу реки, закрыл лицо руками и зарыдал. Хови присоеди-нилсяк нему, и они обнялись, прильнув друг к другу.

Двое мужчин остались рядом с ними, остальные об-разоваликольцо из ружейных стволов вокруг качающе-гося и стонущего чернокожего. Он,казалось, не замечал никого. Макджи вышел вперед, постоял, неуверенно,пе-реминаясь с ноги на ногу, потом присел на корточки.

– Мистер, – сказал он тихим голосом, и Коффи сразу затих.Макджи посмотрел ему в глаза, красные от слез. Слезы все еще текли по щекамнегра, как будто кто-то оставил внутри открытый кран. Глаза плакали, но взглядоставался отрешенным... далеким и спокойным. Я подумал, что это самые странныеглаза, которые я видел в жизни, и Макджи почувствовал то же самое. «Его глазанапоминали глаза зверя, который никогда раньше не видел людей», – сказал онрепортеру по имени Хаммерсмит перед началом суда.

– Мистер, вы меня слышите? – спросил Макджи.

Медленно-медленно Коффи кивнул. Он все еще держал на рукахсвоих неописуемых кукол, их подбородки упали на грудь, так что лица было трудноразглядеть, – одна из немногих милостей Божьих, дарованных им в тот день.

– У вас есть имя? – обратился к нему Макджи.

– Джон Коффи, – сказал негр густым голосом, срывающимся отслез. – Коффи – как напиток, только пишется иначе.

Макджи кивнул, потом большим пальцем указал наоттопыривающийся нагрудный карман рубахи. Ему показалось, что там может бытьпистолет, хотя совсем не обязательно человеку таких размеров, как Коффи, иметьпистолет, чтобы причинить серьезный урон, если он решит сбежать.

– Что там у тебя, Джон Коффи? Может, пушка? Пистолет?

– Нет, сэр, – ответил Коффи своим густым голо-сом, и егостранные глаза – источающие слезы и страдающие снаружи, но далекие иравнодушные внутри, словно настоящий Джон Коффи был где-то в другом месте исмотрел на иной пейзаж, где убитые девочки совсем не повод для расстройства, –эти глаза неотрывно смотрели в глаза помощника Макд-жи. – Здесь просто мойзавтрак.

– Завтрак, говоришь, да? – повторил Макджи, и Коффи, кивнув,подтвердил: «Да, сэр», а слезы все бежали из его глаз, и капли висели накончике носа.

– А где такие, как ты, берут завтрак, Джон Коффи? – Макджистарался держаться спокойно, хотя чувствовал уже исходящий от девочек запах ивидел мух, садящихся на влажные места на телах. Хуже всего были их волосы – онсказал об этом позднее... но это не попало в газеты, такую подробность сочлислишком тяжелой для семейного чтения. Я узнал о ней от автора статьи, мистераХаммерсмита. Я нашел его, когда Джон Коффи стал для меня как бы навязчивойидеей. Макджи рассказал Хаммерсмиту, что белокурые волосы девочек уже не былисветлыми. Они стали каштановыми. Кровь бежала с волос по щекам, словно волосыплохо покрашены, и не надо быть врачом, чтобы понять, что их хрупкие черепараздавлены силой этих могучих рук. Возможно, девочки плакали. Возможно, онхотел, чтобы они перестали. Если девочкам повезло, это случилось передизнасилованием.

При виде такого очень трудно думать, даже столь решительномув своих поступках человеку, как помощник Макджи. Размышления могут привести кошибкам или даже к еще большему кровопролитию. Макджи глубоко вздохнул ипопытался взять себя в руки.

– Я точно не помню, сэр, гад буду, если вру, – ответил Коффисдавленным от слез голосом, – это правда завтрак, там бутерброды и, по-моему,маринованный огурчик.

– Я сейчас сам посмотрю, тебе ведь все равно, – сказалМакджи. – Теперь, Джон Коффи, не двигайся. Не делай этого, парень, у насдостаточно оружия, нацеленного на тебя, чтобы исчезла твоя верхняя половина,если хоть пальцем шевельнешь.

Коффи смотрел за реку и не шелохнулся, пока Макджи аккуратнозалез в нагрудный карман его рубахи и вытащил нечто, завернутое в газету иперевязанное веревочкой. Макджи разорвал бечевку и развернул газету, хотя былуверен, что там, как и сказал Коффи, находится завтрак. Там оказались бутербродс беконом и помидорами и рулет с джемом. Еще был огурчик, завернутый вотдельную бумажку, которую Джон Коффи никогда бы не развернул. Там не хваталоколбасы. Колбаса из завтрака Джона Коффи досталась Баузеру.

Макджи, не отрывая взгляда от Джона Коффи, передал завтракчерез плечо своим людям. Сидя на корточках так близко, он не мог отвлечься нина секунду. Завтрак был снова завернут, перевязан и в конце концов оказался уБоба Марчента, который положил его в рюкзак, где лежал корм для собак (и я неудивлюсь, если еще и рыболовная наживка). Его не предъявили на суде в качествеулики – правосудие в этой части света скорое, но не настолько, чтобы сохранилсябутерброд с беконом и помидорами, хотя фотографии его остались.

– Что здесь произошло, Джон Коффи? – произнес Макджи низкимсерьезным голосом. – Ты не хочешь об этом мне рассказать?

И Коффи ответил Макджи и всем остальным почти в точности также, как и мне; это к тому же были последние слова, которые обвинитель сказалприсяжным во время суда над Коффи,

– Я не смог ничего поделать, – произнес Джон Коф-фи, держана руках обнаженные тела убитых, истерзан-ных девочек. Слезы снова потекли поего щекам. – Я пытался вернуть все назад, но было уже поздно.

– Парень, ты арестован по подозрению в убийстве, – заявилМакджи и плюнул Джону Коффи в лицо.

Присяжные удалились на сорок пять минут. Как раз хватило бы,чтобы съесть завтраки. Интересно только, полез бы им кусок в горло.

Вы, конечно, понимаете, что я не мог всего этого узнать заодин жаркий октябрьский вечер, проведенный в почти вымершей тюремнойбиблиотеке, из единственного комплекта газет, засунутого в корзину из-подапельсинов, но того, что узнал, хватило, чтобы не заснуть в ту ночь. Когда мояжена проснулась в два часа ночи и увидела, что я сижу на кухне, пью пахту икурю самокрутки, она спросила, в чем дело, и я солгал ей в один из немногих разза долгое время нашего брака. Я ответил, что у меня произошла еще одна стычка сПерси Уэтмором. Это было так, но я не потому не мог уснуть. Все, что касалосьПерси, я обычно оставлял в кабинете.

– Да забудь ты этого гнилого червя, возвращайся в постель, –сказала она. – У меня есть кое-что, что поможет тебе заснуть, сколько хочешь.