Они зашли в лес, поискали следы и не нашли, зашли в другомместе – также безрезультатно, потом в третьем. На этот раз они обнаружили следыкрови на иглах густой пушистой сосны. Они повернули туда, где, казалось, шланебольшая тропка. Потом опять начали поиски следов. Дело приближалось к девятичасам утра, и позади стали слышны голоса мужчин и лай собак. За то время, чтоРоб Макджи собрал небольшой отряд, шериф Крибус выпил бы только чашечкусладкого кофе с бренди. Через час с четвертью они догнали Клауса и ХовиДеттериков, отчаянно мечущихся по опушке леса. Вскоре отряд двинулся дальше,впереди бежали собаки Боба. Макджи позволил Клаусу и Хови идти с ними: они быне вернулись обратно, если бы даже он приказал им. Несмотря на то, что онистрашились результата, и Макджи, должно быть, это понял, он заставил ихразрядить оружие. «Другие сделали то же самое, – объяснил Макджи, – такбезопаснее». Но он не сказал ни им, ни кому-нибудь еще, что только Деттериковпопросили сдать патроны помощнику шерифа. Сбитые с толку и жаждущие лишь одного– чтобы этот кошмар закончился, они сделали то, что он просил. Когда Роб Макджизаставил Деттериков разрядить винтовки и отдать ему патроны, он, возможно,сохранил Джону Коффи те жалкие остатки жизни.

Лающие, тявкающие собаки тащили их две мили по заросляммелкого сосняка все в том же направлении, примерно к северо-западу. Потом онивышли на берег реки Трапингус, которая в этом месте широкая и медленная и течетна юго-восток среди низких лесистых холмов, где семьи Крей, Робинетт и Дюплисивсе еще делают мандолины и часто выплевывают свои гнилые зубы во время пашни.Это дремучая провинция, где мужчины способны поймать змею в воскресенье утром,а в воскресенье вечером предаваться плотским утехам со своими дочерями. Я зналэти семьи. Многие из них время от времени посылали пищу для Спарки. На томберегу реки члены отряда увидели, как июньское солнце отражается от стальныхрельсов Большой южной магистрали. Справа, примерно в миле ниже по течению,виднелась арка моста и дорога уходила в сторону угольного бассейна Вест Грин.

Здесь они нашли широкую вытоптанную поляну, окруженнуюнизкими кустами. Там было столько крови, что многие мужчины побежали в лес ивыдали назад свои завтраки. На этой же кровавой поляне они обнаружили остаткиночной рубашки Коры, и Хови, заметно приободрившись к тому времени, прижался котцу и чуть было не лишился чувств.

Именно на этом месте у собак Боба Марчанта возник первый иединственный за день разлад. Их было шесть: два бладгаунда, две голубые гончиеи пара похожих на терьеров помесей, которых приграничные южане назы-вают«хитрыми гончими». «Хитрые» хотели пойти на северо-запад, вверх по течениювдоль Трапингуса, остальные – в противоположную сторону, на юго-восток. Онизапутались в поводках, и хотя в газетах ничего об этом не говорилось, я могусебе представить, какие ужасные команды выкрикивал им Боб, когда руками –наиболее «образованной» своей частью – распутывал их. В свое время я был знакомс несколькими любителями гончих и знаю, что эти собаки, как школьный класс,похожи друг на друга.

Боб собрал их на коротких поводках в ряд, потом провел передмордами разорванной рубашкой Коры Деттерик, словно напомнив, для чего онигуляют в лесу при температуре около сорока к полудню, когда перед глазаминачинают мелькать чертики. «Хитрые», понюхав еще раз, решили проголосовать, каквсе, и с лаем рванулись вниз по течению.

Не прошло и десяти минут, как мужчины останови-лись,понимая, что слышат уже не только лай собак. Они слышали скорее вой, а не лай,причем такого звука собака не способна издавать даже перед лицом смерти. Звукне походил ни на что слышанное ими раньше, но все вдруг поняли, что эточеловек. Так они сами сказали, и я им верю. Я думаю, что тоже сразу бы понял. Яслышал, как люди кричат именно так по пути на электрический стул. Не многие,большинство замыкается и либо молчит, либо шутит, как на школьном пикнике, нонекоторые кричат. Обычно это те, кто верит в существование ада и знает, что оних ждет в конце Зеленой Мили.

Боб снова взял собак на поводок. Они стоили немало, и онникак не хотел потерять их из-за какого-то психопата, воющего и бормочущегогде-то рядом. Остальные зарядили ружья и щелкнули затворами. Этот вой остудилих и заставил вспотеть, да так, что капли пота, бежавшие по спине, казалисьледяными. Когда мужчин берет такой озноб, им нужен лидер, чтобы идти вперед, ипомощник Макджи повел их. Он вышел вперед и бодро направился (хотя я не думаю,что в тот момент он ощущал бодрость) к зарослям ольхи возле леса справа,остальные нервно семенили, отстав шагов на пять. Он остановился всего раз и тодля того, чтобы показать самому крупному среди них – Сэму Холлису, чтобы тотшел рядом с Клаусом Деттериком.

С той стороны зарослей ольхи открывалась поляна, уходящаясправа в лес. Слева шел длинный пологий откос к берегу реки. Вдруг все разомостановились, словно остолбенев. Я думаю, они бы дорого отдали, чтобы навсегдастереть из памяти, никогда не видеть того, что открылось перед ними, но никтоиз них этого не сможет забыть никогда, словно кошмарный сон, грубый и дымящийсяпод солнцем кошмар, прячущийся за приятной и привычной нормальной жизнью – сцерковными причастиями, прогулками по полям и лугам, честной работой, любовнымиобъятиями в постели. У каждого мужчины есть хребет, стержень, уверяю вас, онесть в жизни каждого. В тот день они увидели, эти парни, обратную сторонужизни, они увидели, что иногда скрывается за ее улыбкой.

На берегу реки в линялой окровавленной рубахе сидел самыйкрупный человек из всех, когда-либо виденных ими – Джон Коффи. Он был бос и егоноги с косолапыми ступнями казались огромными. Голова повязана выцветшимкрасным платком так, как обычно сельские женщины покрывают голову в церкви.Комары окружили его черным облаком. На руках лежали голенькие девочки. Ихбелокурые волосы, еще недавно вьющиеся и светлые, как пух молочая, теперьслиплись и порыжели от крови. Человек, держащий их, сидел и выл на небо, как«помешанный теленок», по его коричневым щекам бежали слезы, лицо исказилосьчудовищной гримасой горя. Дышал он неровно, грудь поднималась, пока ненатягивалась застежка на рубахе, потом вместе с воздухом вырывался этот ужасныйвой. В газетах часто пишут: «Убийца не проявил раскаяния», но здесь был не тотслучай. Сердце Джона Коффи было растерзано тем, что он натворил... но сам онбудет жить. А девочки нет. Их растерзали более основательно.

Никто не знает, сколько они так простояли, глядя на воющегочеловека, который смотрел на другой берег, за серую гладкую полосу реки, где кмосту мчался поезд. Казалось, они глядят на него час или вечность, а поездзастыл на месте, казалось, что крик стоит лишь в одном месте, как детский взрывгнева, и солнце не ушло за облако, и не потемнело в глазах. Но перед ними всебыло настоящим. Чернокожий раскачивался вперед-назад, и Кора и Кейт качалисьвместе с ним, словно куклы на руках у великана. Окровавленные мускулы егоогромных голых рук сжимались и разжимались, сжимались и разжимались.

Клаус Деттерик прервал эту немую сцену. Он бросился с крикомна монстра, который растерзал и убил его дочерей. Сэм Холлис знал свое дело ипытался удержать его, но не смог. Он был на пятнадцать сантиметров выше Клаусаи тяжелее килограммов на тридцать, но Клаус сбросил его руки. Он пролетел черезполяну и в полете ударил ногой в голову Коффи. Его сапог, испачканный ужесвернувшимся на жаре молоком, угодил точно в левый висок Коффи, но тот словно ине заметил удара. Он все так же сидел, причитая и раскачиваясь, глядя за реку;похожий на лесного проповедника-пятидесятника, верного последователя Кре-ста,глядящего на Землю Обетованную... вот только если бы не трупы...