– Это здорово, но я, пожалуй откажусь. У меня что-то слегкане в порядке с мочевой системой, и я боюсь передать это тебе.

Она подняла бровь.

– Ага, мочевая система, – съязвила она. – По-моему, тыпросто взял не ту девку с панели прошлый раз, когда был в Батон Руже.

Я никогда не был в Батон Руже и никогда не связывался суличными девчонками, и мы оба это знали.

– Просто старая инфекция, – объяснил я. – Моя матушкаговорила, что мальчики подхватывают ее, когда писают при северном ветре.

– Да, твоя матушка не выходила из дома весь день, если вдруграссыпала соль. Доктор Сэдлер...

– Нет, сэр, – сказал я, подняв руку. – Он хочет, чтобы япринимал серу, и к концу недели меня стошнит во всех углах кабинета. Современем это пройдет, но сейчас, я думаю, наши игры придется отложить.

Она поцеловала меня в лоб прямо над левой бровью, что всегдавызывало мурашки по коже... и Дженис хорошо это знала.

– Бедный ребенок. Как будто мало этого ужасного ПерсиУэтмора. Ложись скорее спать.

Я так и сделал, но прежде вышел на заднее крыльцооблегчиться (предварительно проверив направление ветра мокрым большим пальцем;то, чему учат родители в детстве, остается надолго, как бы глупо это ни было).Мочиться на улице – одно из удовольствий сельской жизни, о котором никогда неговорят поэты. Но этой ночью удовольствия я не испытывал: вытекающая жидкостьгорела, словно нефть. Но я подумал, что вечером было хуже, и уж точно – два-тридня назад гораздо хуже. Так что появилась надежда, что все пошло на поправку.Никогда у меня не было надежды более тщетной. Никто не мог сказать мне, чтомикроб, забравшийся внутрь меня, где тепло и сыро, может взять пару днейотдыха, прежде чем опять войти в силу. Я бы очень удивился. А еще большеудивился, если бы узнал, что через каких-то пятнадцать-двадцать лет изобретуттаблетки, в рекордное время избавляющие от такой инфекции... а если при этом ипроизойдет расстройство желудка или кишечника, тебя никогда не стошнит так, какот серных пилюль доктора Сэдлера. Но тогда, в 1932-м, можно было только ждать ипытаться не обращать внимание на то, будто кто-то налил внутрь мочевой системынефть и поднес к ней спичку.

Я облегчился, зашел в спальню и в конце концов заснул. Мнеснились девочки с застенчивыми улыбками и кровью на волосах.

На следующее утро я нашел на своем столе розовый клочокбумаги с просьбой при первой возможности зайти в кабинет начальника тюрьмы. Язнал, по какому поводу: в этой игре были неписаные, но обязательные правила, ая вчера ненадолго перестал играть по ним – поэтому я решил потянуть с визитом кначальству как можно дольше. Наверное, как и с визитом к врачу со своимимочевыми проблемами. Я всегда думал, что делам типа «разделаться раз инавсегда» придают слишком много значения.

Во всяком случае я не спешил в кабинет Уордена Мурса. Вместоэтого я снял свои шерстяной китель, повлил его на спинку стула включилвентилятор в углу – день выдался опять жарким. Потом сел и пробежал глазаминочной отчет Брута Ховелла. Трево-житься было не о чем. Делакруа немного плакалпосле возвращения – он почти всегда по ночам плакал больше о себе, чем о тех,кого сжег живьем, я почти уверен, – а потом достал Мистера Джинглза, мышь, изкоробки из-под сигар. Это успокоило Дэла и до утра он спал как младенец. МистерДжинглз почти всю ночь провел на животе Делакруа, обвив хвост вокруг заднихлапок и не мигая глазками-бусинками. Словно Господь решил, что Делакруа нуженангел-хранитель, но распорядился, что только мышь сойдет в этом качестве длятакой крысы, как наш «убийственный» дружок из Луизианы. Конечно, всего этого небыло в рапорте Брута, но я провел достаточно много ночных наблюдений, чтобыуметь читать между строк. О Коффи упоминалось лишь однажды: «Не спал, лежалтихо, иногда плакал. Я попытался начать разговор, но после нескольких ворчливыхреплик в ответ оставил его в покое. Может, Полю или Харри повезет больше».

«Начать разговор» – главное в нашей работе, в самом деле.Тогда я этого не знал, но, оглядываясь назад с высоты странного пожилоговозраста (я думаю, этот возраст кажется странным тем, кому предстоит егопережить), я все понял, как и то, почему не понимал вначале, – эта задачаслишком сложна и столь же важна, как дыхание для поддержания жизни. Длявременных было совсем не важно «начать разговор», но для меня, Харри, Брута иДина это жизненно важно, и именно по этой причине Перси Уэтмор был кошмаром.Заключенные ненавидели его, охранники ненавидели его... все ненавидели его,думаю, самого Перси, а не его политические связи, а возможно (но тольковозможно), и его мать. Он напоминал порцию мышьяка, впрыснутую в свадебныйпирог, и мне кажется, я знал с самого начала о грядущей катастрофе. Сам Персибыл словно запланированный несчастный случай. Что касается остальных, то мыподняли бы на смех того, кто сказал бы, что мы приносили больше пользы не какохранники заключенных, а как их психиатры, половина меня и сейчас еще смеетсянад подобной мыслью, но мы знали насчет начала разговора... без этого разговоралюди, коим предстояло повидать Олд Спарки, имели ужасную привычку сходить сума.

Я отметил внизу рапорта Брута – поговорить с Джоном Коффи,попытаться по крайней мере, потом перешел к сообщению Кэртиса Андерсона,главного помощника начальника тюрьмы. В нем говорилось, что он, Андерсон,вскоре ожидает приказа ДК для Эдварда Делакруса (Андерсон ошибся: имя его насамом деле было Эдуар Делакруа). ДК означает день казни, и согласно сообщению,Кэртису сказали почти точно, что маленький французик пройдет свой путьнезадолго до Хэлловина – он считал, что 27 октября, а предполо-жения Кэртисабыли всегда обоснованны. Но еще до того нам следует ожидать нового постояльцапо имени Вильям Уортон. «Он из тех, что ты называешь „проблемный ребенок“, –писал Кэртис своим почти каллиграфическим почерком с обратным наклоном. – Дикийи сумасбродный, и этим гордится. Последний год бродил по всему штату и наконецдопрыгался. Убил при ограблении сразу троих, среди них беременную женщину,четвертого убил, когда убегал. Патрульного штата. Ему не хватало только монашкии слепого». – Я слегка улыбнулся этим словам. – «Уортону девятнад-цать лет, налевом предплечье татуировка: „Крошка Билли“. Вам придется дать ему по носу разили два, это я гарантирую, но будьте осторожней. Этому человеку терять нечего.– Он дважды подчеркнул последнее пред-ложение, потом закончил: – А еще онскорее всего лодырь. Пишет жалобы, и, кроме всего прочего, он –несовершеннолетний».

Безумный ребенок, пишущий жалобы, способный к безделью.Просто здорово. На минуту день, мне показалось, стал еще жарче, и я решил неоткладывать больше визита к Уордену Мурсу.

За время моей работы охранником в Холодной Горе сменилосьтри начальника тюрьмы. Хэл Мурс был последним и самым лучшим из начальниковтакого рода. Честный, прямой, лишенный в отличие от Кэртиса Андерсона дажеэлементарной сообразительности, он обладал особой политической гибкостью,помогающей сохранить свой пост в те мрачные годы... и в то же время оставалсянеподкупным, и не поддавался искуше-ниям этой игры. Повышение ему не светило,но, похоже, его устраивала и нынешняя должность. В те дни ему было пятьдесятвосемь или пятьдесят девять, его лицо с глубокими складками напоминало мордубладгаунда. Бобу Марчанту оно бы понравилось. Хотя волосы его поседели, а рукислегка дрожали, он был еще очень силен. За год до этого в прогулочном дворикена него набросился заключенный с рукояткой, выстроганной из перекладиныдеревянной решетки. Муре перехватил кисть негодяя и скрутил ее так, что костизахрустели, словно сухие ветки в костре. Нападавший, забыв о своих обидах, упална колени прямо на землю и стал звать маму. «Я тебе не мама, – сказал Муресвоим интеллигентным „южным“ голосом, – но на ее месте, я поднял бы юбку ипомочился на тебя из чрева, давшего тебе жизнь».