Я сел на ступеньки и стал ждать. Я не испытывал облегчения,как это бывает, когда, решившись на что-нибудь, ты мучаешься при этомнехорошими чувствами и боишься последствий и потом радуешься, что осуществилсвое решение и последствия тебя не коснулись. Я также не был разочарован. Ятвердо решил увидеть ее и ждать до тех пор, пока она не придет.

Часы в прихожей отбили сначала пятнадцать минут, потомполчаса и потом ровно час. Я попробовал следить за их тихим тиканьем и считатьвместе с ними те девятьсот секунд, которые лежали в промежутке между их боем,но меня то и дело что-нибудь отвлекало. Во дворе визжала пила столяра, в домеиз какой-то квартиры раздавались то голоса, то музыка, слышался шум открываемойдвери. Потом я услышал, как кто-то равномерными, медленными, тяжелыми шагамиподнимается по лестнице. Мне очень хотелось, чтобы этот кто-то жил на третьемэтаже. Если он меня увидит, как мне объяснить ему, что я здесь делаю? Однакостук шагов на третьем этаже не прекратился. Он шел все выше и выше. Я встал.

Это была фрау Шмитц. В одной руке она несла бумажный пакет сбрикетным углем, в другой — ящик под брикеты. На ней была форма, китель и юбка,и я увидел, что она была трамвайным кондуктором. Она не замечала меня, пока недостигла лестничной площадки. В ее взгляде не было рассерженности, удивленияили насмешки — в нем не было ничего из того, чего я опасался. Ее взгляд былусталым. Когда она поставила уголь и стала искать в кармане кителя ключ, наполу зазвенели монеты. Я подобрал их и подал ей.

— Внизу, в подвале — еще два пакета. Ты не смог бы наполнитьих и поднять наверх? Дверь там открыта.

Я помчался вниз по лестнице. Дверь в подвал была открыта,свет был включен и у подножия длинной лестницы, ведущей вниз, я нашелотгороженное досками помещение, дверь которого была лишь слегка прикрыта, азамок висел рядом на незащелкнутой дужке. Помещение было большим и угольвысокой кучей поднимался до самого люка в потолке, через который его засыпали вподвал с улицы. По одну сторону от двери брикеты были аккуратно уложены, подругую стояли пакеты под них.

Не знаю, что я сделал неправильно. Дома я тоже приносилуголь из подвала и у меня никогда не было с этим сложностей. Правда, дома он нележал такой высокой кучей. Первый пакет я наполнил без проблем. Когда я взял залямки второй и хотел было подобрать им лежавший на полу уголь, гора пришла вдвижение. Сверху на меня большими скачками запрыгали маленькие куски ималенькими — большие, ближе к полу все поползло, а на самом полу покатилось изаверещало. Облаком поднялась черная пыль. Испугавшись, я остался стоять наместе, принял на себя не один удар напиравших кусков и вскоре стоял в угле пощиколотки.

Когда гора утихомирилась, я выбрался из угля, наполнилвторой пакет, нашел веник, которым замел обратно куски, выкатившиеся в проходподвала, закрыл дверь и понес оба пакета наверх.

Она сняла китель, ослабила узел галстука, расстегнулаверхнюю пуговицу сорочки и сидела со стаканом молока за кухонным столом. Онаувидела меня и засмеялась, сначала сдержанно всхлипывая, потом — во весь голос.Она показывала на меня пальцем и другой рукой хлопала по столу.

— Ну и вид у тебя, парнишка, ну и вид!

Потом я сам увидел свое черное лицо в зеркале над мойкой истал смеяться вместе с ней.

— Так тебе нельзя идти домой. Я сейчас приготовлю тебе ваннуи почищу твою одежду.

Она подошла к ванне и открыла кран. Вода, журча и пускаяпар, полилась в нее.

— Только снимай свои вещи осторожно, мне не нужна в кухнеугольная пыль.

Я помедлил, снял свитер и рубашку и снова стоял внерешительности. Вода поднималась быстро, и ванна была уже почти полной.

— Ты что, хочешь мыться в брюках и ботинках? Парнишка, я натебе не смотрю.

Однако, когда я закрыл кран и снял трусы, она преспокойноменя разглядывала. Я покраснел, залез в ванну и с головой погрузился в воду.Когда я вынырнул, она была с моими вещами на балконе. Я слышал, как она стучалаодин о другой ботинками и вытряхивала брюки и свитер. Она что-то крикнула вниз,через угольную пыль и древесные опилки, снизу ей что-то крикнули в ответ и онарассмеялась. Вернувшись назад в кухню, она положила мои вещи на стул. В моюсторону она бросила лишь беглый взгляд.

— Возьми шампунь и помой голову тоже. Я сейчас принесуполотенце.

Она взяла что-то из платяного шкафа и вышла из кухни.

Я как следует помылся. Вода в ванне была грязной, и я пустилв нее новую воду, чтобы ополоснуть под струей из крана голову и лицо. Потом япросто лежал, слушал, как рокочет колонка подогрева воды, чувствовал на своемлице прохладу воздуха, долетавшую до меня через чуть приоткрытую дверь кухни, ана теле — ласкающее тепло воды. Мне было приятно. Это была возбуждающаяприятность, и моя мужская плоть налилась кровью.

Я не поднимал взгляда, когда она вошла в кухню, и сделал этотолько тогда, когда она уже стояла перед ванной. Она распахнула большоеполотенце.

— Иди сюда!

Я повернулся к ней спиной, когда поднимался и вылезал изванны. Она завернула меня сзади в полотенце, с ног до головы, и насухо вытерла.Затем она отпустила полотенце и оно упало на пол. Я не решался сделать ниединого движения. Она так близко подступила ко мне, что я чувствовал ее грудьна своей спине и ее живот на своих ягодицах. Она тоже была голой. Она обняламеня, положив мне одну руку на грудь, а другую на мою возбужденную плоть.

— Вот зачем ты здесь!

— Я…

Я не знал, что сказать. Я не смел сказать ни «да», ни «нет».Я повернулся к ней. Я мало что мог там у нее увидеть, мы стояли слишком близкодруг к другу. Но я был весь потрясен присутствием ее голого тела.

— Какая ты красивая!

— Ах, парнишка, что ты несешь.

Она рассмеялась и обвила мою шею руками. Я тоже обнял ее.

Я боялся: боялся прикосновений, боялся поцелуев, боялсятого, что не понравлюсь ей и не покажусь ей достаточно способным. Но после тогокак мы некоторое время постояли так, держа друг друга в объятиях, после тогокак я вдохнул ее запах, почувствовал ее тепло и силу, все пошло своиместественным ходом: изучение ее тела руками и ртом, встреча наших губ и потомона на мне, лицом к лицу, пока я не почувствовал надвижения благодатной волны ине закрыл глаза, пытаясь сначала сдержаться и крича потом так громко, что ейпришлось приглушать мой крик своей ладонью.

Следующей ночью я в нее влюбился. Спал я не глубоко, ястрастно желал ее, я видел ее во сне и мне казалось, что я чувствую ее своимируками, пока не замечал, что держу ими подушку или одеяло. От поцелуев у меняболели губы. То и дело моя плоть возбуждалась, но я не хотел удовлетворять самсебя. Я никогда больше не хотел удовлетворять сам себя. Я хотел быть с ней.