— В присутствии грузина никто не посмеет бытьтамадой, — шутливо заявил Батуев.

— Вставайте, вставайте, — тихо предложилМошерский, — как раз попрактикуетесь на своих «клиентах».

Абуладзе тихо вздохнул, поднимаясь. Вечер был безнадежноиспорчен. Он хотел быстро поужинать и спуститься вниз, чтобы погулять по берегуморя, но пришлось говорить длинные, иногда витиеватые тосты, поминая каждого изприсутствующих, как того требовал обычай. И если первые несколько тостов запрекрасных женщин, за дом, в котором они сидели, за хозяев дома, за их гостямистера Дуарте и за семейную чету Батуевых были встречены довольноодобрительно, то следующие натыкались на некоторую неловкость. Когда онпредложил выпить за Карину, то заметил, как недовольно скривил губы АрнольдФеренсас, очевидно, не ожидавший, что он перейдет на слишком «частные» тосты. Аего супруга даже не удосужилась сделать вид, что собирается выпить зародственницу мужа.

Еще хуже получилось с Ольгой, за которую откровенно не сталипить ни Рита Батуева, ни Эльза Ференсас, а когда Арнольд поднял бокал и,улыбаясь, обратился к девушке, супруга зло и почти демонстративно толкнула егов бок. За телохранителей пить было совсем неудобно, и Тенгиз Абуладзе нашелвыход, предложив выпить за мужчин, рискующих своей жизнью. При этом он уловилнечто похожее на одобрение в глазах Якова Годлина, сидевшего напротив.

После ужина Арнольд предложил сыграть в карты. Абуладзеобратил внимание на кольцо с большим бриллиантом, появившееся на руке Ференсаса.Очевидно, хозяин не надевал подобных украшений во время своих зарубежныхвизитов. Он сел играть в паре с женой Батуева, а его супруга выбрала себе впартнеры Артема Батуева. Пока четверка резалась в карты, Ольга попыталась выйтина террасу, но там уже дул довольно сильный и резкий ветер. Раздосадованная,она вернулась в гостиную и, пройдя к дивану, устроилась на нем, включивтелевизор, по которому передавали последние новости. Спутниковая антеннапозволяла принимать изображения и из Москвы. Мошерский поднялся, выходя изкомнаты и на ходу доставая сигареты. Абуладзе заметил, как Дуарте подошел кКарине Виржонис и, усевшись рядом с ней на диван, начал ей что-то оживленнорассказывать. При этом оба говорили по-английски, на этом языке Дуарте говорилгораздо лучше, чем на русском. Их разговор кончился тем, что оба, поднявшись,вышли в библиотеку. Ольга проводила их долгим взглядом и вышла следом.

Абуладзе подошел к балконной двери, ведущей на террасу. Заокном свистел ветер, который усиливался с каждым часом. Тяжелые темныезанавески были собраны по краям. От тяжелой ткани характерно пахло пылью.Абуладзе услышал, как к нему почти беззвучно подошел Яков Годлин. Он видел егоотражение, когда Годлин подходил к нему. Яков был ему по плечо.

— Вы действительно работали в ГРУ? — спросилГодлин, кажется, впервые раскрывая рот.

— Это так странно? — спросил Абуладзе, неповорачивая головы.

— Вообще-то да, — невозмутимо ответил Годлин.

— Почему? — на этот раз он повернул голову. —Почему вы считаете, что это странно?

— Люди вашей профессии обычно неохотно идут втелохранители. Ваше ведомство до сих пор уважают. И если берут на работу, торуководителями службы безопасности, как Шаталова, или в полуправительственныеучереждения. Почему вы здесь?

— Мне у вас нравится, — сказал Абуладзе, глядя натеррасу. — Когда еще я смог бы попасть в столь колоритную обстановку?

— Не шутите, — строго произнес Годлин. — Яобычный мент, даже не сотрудник МВД, а обычный надзиратель в колонии. У нас вЛитве делают очень большую разницу между сотрудниками МВД и надзирателями вколониях. Почему-то нас считают чуть ли не палачами, хотя мы выполняли своедело так же, как и все остальные. Я даже коммунистом никогда не был. Рылом невышел.

— И вы до сих пор жалеете? — он говорил, глядяперед собой, словно разговаривая с отражением Годлина.

— Не жалею, — прохрипел Годлин, — я их нелюбил, так же как этих… Я ведь сюда из Киргизии приехал, думал, начну всезаново. Там у меня жена и дочь остались. А здесь… Сначала нужно было учить ихязык, а потом меня просто выгнали. В шею. Выгнали как собаку. Сказали, чтобы явозвращался к себе в Россию. Или в Киргизию. Два года я работал рядовымохранником. Потом еще два года инкассатором в банке. Как раз в том самом, гдепрезидентом был наш Хозяин. И я бы всю жизнь сидел в инкассаторах, если бы нанашу машину не напали…

Абуладзе повернулся к нему. Теперь ему было интересно, чтоскажет Годлин. Тот говорил, не меняясь в лице.

— Трое напали. Их было трое. А нас тоже трое.Водитель-малолетка, ему только восемнадцать исполнилось, бухгалтер и я. Ну, онисразу и пальнули в нашего парня. Прямо в живот. Он потом так мучился передсмертью…

За столом продолжали играть в карты. Слышался довольныйголос Арнольда Ференсаса, он, похоже, выигрывал, хихикание Риты Батуевой,недовольные восклицания ее супруга. Хозяйка дома молчала.

— Их было трое, — продолжал Годлин, — а яодин. И у меня был старый «ТТ», который был похож скорее на артиллерийскоеорудие, чем на пистолет. Но в отличие от этих молокососов я умел обращаться соружием.

Он помолчал немного, словно решая, что именно сказатьдальше. И произнес только две фразы:

— В общем, я вышел победителем. Пристрелил всех троих…

На этот раз Годлин смотрел в стекло, видя отражениеАбуладзе, а тот молча ожидал продолжения. Наконец спросил:

— Что дальше?

— Мне впаяли шесть лет за превышение пределовнеобходимой обороны, — процедил Годлин. — Три года я просидел в нашейколонии. Как раз в той самой, где раньше работал. Это в России можно посылатьпровинившихся сотрудников правоохранительных органов в Нижний Тагил, где естьспециальная колония для них, чтобы этот контингент не имел ничего общего сосвоими бывшими «клиентами». А в маленькой Литве нельзя создавать для несколькихлюдей отдельную колонию. Вот меня и сунули в общую.

Годлин не улыбнулся. Он просто показал свои зубы — желтые,изрядно источенные зубы немолодого человека.

— Можете себе представить, как мне было плохо? Отсидевтри года, я мог просидеть и еще пять, если бы, конечно, остался жив. Нооказалось, что я попал под амнистию. Заодно еще и Арнольд хлопотал. Вот меня ивыпустили. А потом Арнольд взял меня к себе начальником охраны вместо умершегокагэбэшника. Поэтому я здесь.

— Ясно. Получается, что единственный человек, ктопротянул вам руку помощи, был Арнольд Ференсас. Он благородный человек.

— Арнольд! — прохрипел Годлин. — Я из-за еговонючего банка сидел в колонии три года. Из-за его паршивых денег. Какая этоблагодарность? Он просто боялся, что я вцеплюсь ему в глотку своими зубами.

— Зачем вы мне это говорите?

— Чтобы вы все понимали. И не нужно иллюзий. Мы нанятые«шестерки», которые их обслуживают. Как проститутки. И должны выполнять любоепожелание заказчика. Не стоит помнить о своем прошлом, нужно думать только онастоящем. Это единственное, что помогает выжить.