А внутри все словно силой наливается, так и хочется заоратьна него, да погромче. Сейчас, думаю, меня понесет. И точно.

– Ты ко мне с просьбой обратился, сказал, что тыодинокий и несчастный.

Говорил ты мне такое?

– Говорил, – спокойно согласился чумовой и сноваулыбнулся.

– И я тебя пожалела, потому как ты одинокий инесчастный. Пошла, можно сказать, тебе навстречу, отменила все свои дела,переоделась в твои тряпки, которые мне абсолютно не нравятся и вообще мне неподходят. Ладно, я сделала, как ты просил, потому что я человек жалостливый идобрый. Ты меня завез черт знает куда, держишь меня здесь, молчишь,разговаривать не хочешь.

Ну и где твое одиночество? Ежели ты от одиночествастрадаешь, так ты должен сейчас без остановки говорить, жизнь свою мнерассказывать, жаловаться, сочувствия искать. Тебе собеседник нужен. Это я такдумала, пока ты меня сюда вез. А ты молчишь. И на хрена я время свое на тебятрачу? Оно у меня что, бесплатное? Казенное? Я бы этот вечер в сто раз лучшепровела…

Леплю я всю эту чернуху и сама начинаю в нее верить. Еще вхореографическом училище нас учили: каждый артист должен быть историком, ондолжен выдумать историю и сам в нее поверить, только тогда в нее поверитзритель. Ну, с этим у меня проблем не было, я какую хочешь историю выдумаю иуже через две минуты буду рыдать от горя и верить, что; все это именно со мнойи случилось. Очень помогало деньги выклянчивать, даже свои на эту удочкупопадались, не только чужие. Нет, в самом деле, ради чего я к Тамарке на деньрождения не пошла? Ради него, чумового этого. Пожалела несчастного.

Лучше бы сидела сейчас в теплой компании, Венька Бритыйанекдоты рассказывает, Тамарка песни поет и хахаля своего поддразнивает, заширинку дергает, Калоша всякие байки из своей прошлой жизни вспоминает, онкогда-то шофером был у больших начальников, насмотрелся и наслушался всякого.

Там, у Тамарки-то, такой еды, конечно, нету, а что мне еда?Я всю жизнь жила впроголодь, фигуру берегла, а в последние годы, как на пенсииосела, так тем более, на эти жалкие рублишки не зажируешь. А выпивки у Тамаркина всех хватает, у нее родственники есть, которые по случаю праздника всегдаподкидывают деньжат. И зачем я тут сижу?

А чумовой будто мысли мои прочитал и спрашивает:

– Тогда зачем ты здесь сидишь? Я – ладно, я тебяпопросил со мной поужинать, у меня на то свои причины есть. Но ты ведь моглаотказаться.

Сказала бы, что не можешь, что у тебя много дел, вот и кподруге на день рождения идти надо.

А ты не сказала ничего такого. Ты согласилась и поехала сомной. Вот я тебя и спрашиваю: почему ты согласилась? Зачем поехала, если тытакая занятая?

– Так я ж говорю – жалко мне тебя стало, добрая я, меняразжалобить легко. Вот ты и разжалобил, а теперь вопросы задаешь. Думаешь, разты богатый, так других людей унижать можно? Думаешь, тряпки мне купил и теперьможешь ноги об меня вытирать? Не выйдет! У нас, бедняков, тоже своя гордостьесть!..

В общем, я снова завелась, и вполне искренне. Кричу и вкаждое слово верю. Чумовой меня выслушал, не перебил ни разу. Ел и слушал, ел ислушал.

Даже не сердился, кажется. Мне пришлось остановиться, чтобыгорло промочить.

Пока рюмку пила, запал вроде остыл. Глупая какая-тоситуация. Я ведь как привыкла? Один орет, в смысле выступает, остальныеперебивают, вмешиваются, то есть новое направление разговору дают, беседа и неиссякает. А тут по-другому. Я говорю – он молчит. Я вроде все уже сказала, неповторять же по новой, как попугай. Короче, выпила я и заткнулась. Временно.Сидим.

Тишина. Часы где-то тикают. Мысли у меня опять в сторонуотъехали, стала про Тамарку думать. Вот бывают же невезучие бабы, ихпо-честному жалко. Как я, к примеру. А бывают бабы откровенно глупые, и вся ихжизнь наперекосяк идет из-за их же собственной дурости. Таких не жалко. Вотвзять Тамарку…

Но Тамарку я «взять» не успела, потому что чумовой решил ротраскрыть. Ну слава богу!

– Ты, Михална, семью иметь хотела бы? – спросилон.

– А то нет. Конечно, хотела бы.

– Сколько ж тебе лет, подруга?

– Тридцать восемь, – соврала я.

– И ребенка могла бы родить?

– Запросто! Я знаешь как влетаю? Со мной брюки можнорядом положить – через месяц на аборт побегу.

Вру и не краснею, а у самой сердце аж зашлось. Про семьюспрашивает, про ребеночка. Может, действительно это тот самый шанс? Чего вжизни не бывает… Ребенка я, естественно, родить уже не смогу, но зачем сейчасоб этом говорить? Пусть сначала женится, вытащит меня из грязи, а тамразберемся. Может, он так просто спрашивает, в его возрасте заводить маленькихдетей обычно не стремятся. Хотя если он совсем бездетный…

– А у тебя есть дети? – на всякий случайспрашиваю.

– Есть, – отвечает. – Сын, он уже взрослый.

Тут я малость скисла. Но свою линию держу, не отступаю.

– И жена есть?

– Нет, жены нет. Так скажи ты мне. Надежда Михална,если б тебе сейчас предложили ребенка родить, как бы ты к этому отнеслась?

Вот хреновина! Прямо сейчас и родить. Ну ладно, была небыла, главное – ввязаться. Уцепиться за этого чумового мужика с деньгами,машиной и дачей, вылезти хоть немножко, а там – будь что будет.

– Родила бы, – отвечаю. – А что? Ктопредложит-то? Ты, что ли?

– Погоди, не о том речь. Говоришь, родила бы ребенка. Азачем?

Я прямо оторопела. Сам же говорит, а потом сам жеспрашивает. Ну как есть чумовой!

– То есть как зачем? Зачем все рожают?

– Мы не про всех говорим, а конкретно про тебя. Врешьты все насчет возраста, не тридцать восемь тебе, а больше, но, допустим, ты ещеможешь родить. Так вот зачем нужен ребенок лично тебе в твои годы и при твоейжизни? Что ты с ним будешь делать?

Зачем нужен? Да, на кой черт он мне нужен сейчас, ребенокэтот? Но если бы рядом был муж, и он захотел бы ребенка, я бы расстаралась,чтоб покрепче к себе мужика привязать. Если уж ему приспичило, то я завсегданавстречу пойду. Мало ли чего мне пять лет назад сказали врачи, с тех пормедицина далеко вперед ушла, а у чумового-то денег видимо-невидимо, он меня иза границу лечиться может отправить. Но так ему говорить нельзя. Надо что-тоблагообразное выдать.

– Я бы его воспитывала, – забормотала я, –растила, любила.

Вот черт, как назло, все слова из головы вылетели. Ведь уТамарки-то есть дочка, какие-то слова она про нее говорила же, что-то такоенасчет смысла жизни или еще фигня какая… Ничего вспомнить не могу. А, вот, простарость.

Про старость все говорят.

– Чтобы в старости рядом со мной был родной человек,который стакан воды подаст, когда я буду больная и немощная, – выпалила я,мысленно похвалив себя за складную длинную фразу. Нет, что ни говори, а я неалкоголичка и даже не пьяница, мозги еще работают – будь здоровчик. И память неподводит.