— Париж потребует от тебя больше двух дней, —сказал Хулиан. — И ему нет никакого дела до твоих доводов или оправданий.

— У меня не будет больше времени, Хулиан. СеньорКабестань, конечно, щедрый хозяин, но всякой щедрости есть предел.

— Кабестань — пират, но даже он знает, что Парижневозможно посмотреть ни за два дня, ни за два месяца, ни даже за два года.

— Я не могу остаться на два года в Париже, Хулиан.

Он долго смотрел на меня, не говоря ни слова, а потомулыбнулся:

— Почему? Разве тебя кто-то ждет?

Дела с «Галлимаром» и визиты вежливости к различнымиздателям, с которыми у Кабестаня были договоренности, заняли, как я ипредполагала, три дня. Хулиан приставил ко мне проводника и защитника, паренькапо имени Эрве. Ему едва исполнилось тринадцать, но он знал город как свои пятьпальцев. Эрве сопровождал меня от двери к двери, советовал, в каких кафе можноперекусить, каких улиц избегать, какие места посмотреть. Он часами ждал меня удверей издательств, не переставая улыбаться и категорически отказываясь отчаевых. Эрве говорил на ломаном испанском, с забавной примесью итальянского ипортугальского:

— Синьоре Каракш мне уже очень чедро заплаттил джа моиушлуги.

Как я поняла, Эрве был сиротой, сыном одной из девицзаведения Ирен Марсо. Жил он там же, на верхнем этаже. Хулиан научил егочитать, писать и играть на пианино. По воскресеньям они вместе ходили в театрили на концерт. Эрве боготворил Хулиана и, казалось, был готов на все чтоугодно ради него, он был готов сопровождать меня на край света, если это будетнеобходимо. На третий день нашего знакомства он спросил меня, не невеста ли я синьореКаракса. Я ответила, что я всего лишь знакомая, которая приехала навестить его.Эрве был сильно разочарован.

Хулиан почти никогда не спал по ночам. Он сидел записьменным столом, держа Курца на коленях, и перечитывал написанное или простосмотрел на силуэты башен собора вдалеке. Однажды ночью мне тоже не спалосьиз-за дождя, барабанившего по крыше. Я встала и вышла в гостиную. Мы взглянулидруг на друга, ничего не говоря, и Хулиан предложил мне сигарету. Мы долгомолча курили, любуясь дождем. Когда дождь перестал, я спросила его, чтоозначает П.

— Пенелопа, — ответил он.

Я попросила рассказать мне о ней, и об этих тринадцатигодах, которые он провел в изгнании. Приглушенным голосом в сумерках Хулианповедал мне, что Пенелопа была единственной женщиной, которую он любил.

Одной зимней ночью 1922 года Ирен Марсо нашла ХулианаКаракса блуждающим по улицам, неспособным вспомнить свое имя, к тому же егопостоянно рвало кровью. В кармане у него было несколько монет и сложенныхпополам листков, исписанных от руки. Ирен их прочла и решила, что наткнулась наизвестного писателя (вероятно, законченного пьяницу) и что какой-нибудь щедрыйиздатель непременно ее отблагодарит, когда тот придет в себя. По крайней мере,так она рассказывала, но Хулиан-то знал, что она спасла ему жизнь изсострадания. Полгода он провел в комнате под крышей публичного дома мадамМарсо, восстанавливая силы. Врачи предупредили Ирен, что, если он вновьпопытается отравиться, его вряд ли можно будет спасти. Печень и желудок былиповреждены, и всю оставшуюся жизнь ему следовало питаться одним только молоком,сыром и мягким хлебом. Когда Хулиан смог, наконец, говорить, Ирен спросила его,кто он.

— Никто, — ответил Хулиан.

— Я не собираюсь даром кормить этого никто. Что тыумеешь делать?

Хулиан ответил, что умеет играть на фортепьяно.

— Покажи.

Хулиан сел в гостиной за инструмент и в присутствиизаинтригованной публики, состоявшей из пятнадцати полураздетых молоденькихпроституток, исполнил ноктюрн Шопена. Все громко зааплодировали, кроме Ирен,сказавшей, что это музыка для похорон, а она имеет дело с живыми людьми. ТогдаХулиан сыграл ей какой-то регтайм и пару пьесок Оффенбаха.

— Вот это другое дело.

Работа давала ему небольшие деньги, крышу над головой игорячую пищу два раза в день.

Хулиан сумел выжить в Париже только благодаря заботам идоброму сердцу Ирен Марсо, которая к тому же побуждала его писать. Она обожалароманы о любви и биографии святых мучеников, которые вызывали у нее неутолимоелюбопытство. Ирен считала, что все дело в отравленном сердце Хулиана и чтоименно поэтому он мог писать только мрачные и пугающие истории. Однако,несмотря на свое разочарование, мадам Марсо сумела найти издателя первыхроманов Хулиана и сняла ему эту мансарду, где он прятался от всего мира. Онапокупала ему одежду и книги, вытаскивала его из дома на солнце и свежий воздухи заставляла сопровождать ее на воскресную мессу, а потом прогуливаться с нейпо саду Тюильри. Ирен Марсо поддерживала в нем желание жить, не прося ничеговзамен, кроме его дружбы и обещания, что он будет продолжать писать. Современем она разрешила ему приглашать в мансарду кого-нибудь из своих девиц,хотя и знала, что Хулиан не воспользуется их услугами, как это делали ее постоянныеклиенты. Ирен шутила, что ее девочки так же одиноки, как и Хулиан, иединственное, что им нужно, — немного ласки и тепла.

— Мой сосед мсье Дарсье считает меня самым счастливыммужчиной в мире, — говорил Хулиан.

Я спросила его, почему он не вернулся в Барселону, чтобыразыскать Пенелопу. Он надолго замолчал, а когда я попыталась разглядеть втемноте его лицо, то увидела, что он плачет. Сама не вполне понимая, что делаю,я упала на колени и прижалась к нему. Так мы и сидели, обнявшись, пока нерассвело. Я не помню, кто кого первым поцеловал, да это и не важно. Помнютолько, что наши губы встретились, и я отдалась его ласкам, не замечая, чтоплачу сама, и не ведая почему. Тем утром, как и все те две недели, что я провелас Хулианом, мы любили друг друга молча, на полу его гостиной. А потом, сидя застоликом в кафе или прогуливаясь по улицам, я смотрела в его глаза и знала, чтоон продолжает любить Пенелопу. Помню, в те дни я научилась ненавидетьсемнадцатилетнюю девочку (в моем воображении Пенелопе всегда было семнадцать),которую я никогда не знала и которая начала приходить ко мне по ночам. Япридумывала тысячу отговорок, чтобы телеграфировать Кабестаню и продлить моепребывание в Париже. Я уже не боялась лишиться работы и той унылой обеспеченнойжизни, которая ждала меня в Барселоне. Я часто спрашивала себя, неужели яприехала в Париж такой опустошенной и одинокой, что, не раздумывая, бросилась вобъятия Хулиана, подобно девицам мадам Марсо, выпрашивавшим ласку как милостыню.Я знала лишь, что те две недели, проведенные с Хулианом, были единственныммоментом моей жизни, когда я впервые была воистину самой собой. И именно тогдая поняла с той абсурдной ясностью, с какой иногда понимаешь некоторыенеобъяснимые вещи, что никогда не смогу полюбить другого мужчину так, каклюбила Хулиана, даже если поставлю перед собой такую цель на всю оставшуюсяжизнь.

Однажды Хулиан от усталости заснул прямо в моих объятиях.Накануне вечером, когда мы проходили мимо одного ломбарда, он остановился,чтобы показать мне ручку, которая уже много лет была выставлена в витрине и, пословам продавца, когда-то принадлежала самому Виктору Гюго. У Хулиана никогдане было столько денег, чтобы позволить себе купить ее, но он каждый деньприходил на нее полюбоваться. Я потихоньку оделась и спустилась в магазин.Ручка стоила целое состояние. У меня с собой не было таких денег, но продавецзаверил меня, что примет чек любого испанского банка с представительством вПариже. Перед смертью моя мать успела накопить денег мне на свадебное платье.Ручка Виктора Гюго далеко отодвинула мои мечты о фате и флердоранже, и, хотя японимала, что совершаю безумие, никогда еще я не тратила деньги с большимудовольствием. Выходя из ломбарда с заветным футляром в руках, я заметила, чтоза мной наблюдает какая-то дама. Она была очень элегантна, с серебристымиволосами и самыми голубыми глазами, какие я когда-либо видела. Подойдя ко мне,она представилась. Это была Ирен Марсо, покровительница Хулиана. Мой провожатыйЭрве рассказал ей обо мне. Она хотела познакомиться со мной и узнать, я ли тасамая женщина, которую Хулиан ждал все эти годы. Ответа от меня непотребовалось. Ирен лишь понимающе кивнула и поцеловала меня в щеку. Ясмотрела, как она уходит вниз по улице, и в тот момент осознала, что Хулианникогда не будет моим, что я потеряла его прежде, чем обрела. Когда я вернуласьв мансарду со своей покупкой в сумочке, Хулиан уже проснулся и ждал меня. Неговоря ни слова, он раздел меня, и мы в последний раз предались нашей страсти.Когда он спросил, почему я плачу, я ответила, что это слезы счастья. Позже,когда он вышел, чтобы купить что-нибудь к обеду, я собрала вещи и оставилафутляр с ручкой Виктора Гюго на его пишущей машинке. Потом положила рукописьромана в чемодан и ушла прежде, чем Хулиан вернулся. На лестнице я встретиламсье Дарсье, старого иллюзиониста, который предсказывал молоденьким девушкамсудьбу по линиям руки в обмен на поцелуй. Он взял мою левую руку и с грустьюпосмотрел на меня: