Около трех часов дня я сел в автобус на бульваре Колумба,чтобы добраться до кладбища Монтжуик. За окнами проплывал лес мачт и флагов,реявших над гаванью в порту. Полупустой автобус обогнул холм Монтжуик инаправился по дороге, ведущей к восточным воротам кладбища. В конце маршрута яостался в автобусе один.

— Во сколько последний рейс? — спросил я водителя,выходя на конечной остановке.

— В половине пятого.

Водитель высадил меня у самых ворот. Туман окутывалкипарисовую аллею. Отсюда, с подножия холма, смутно вырисовывался бесконечныйгород мертвых, поднимавшийся по склонам до самой его вершины. Бульвары могил,проспекты надгробий и переулки мавзолеев, башни, увенчанные скорбящимиангелами, и леса гробниц. Этот город мертвых был некрополем дворцов,усыпальницей величественных мавзолеев, на страже которых стояли армии замшелыхкаменных статуй, утопавших в жидкой грязи. Я глубоко вздохнул и углубился вэтот лабиринт. Могила моей матери находилась в сотне метров от главной аллеи, собеих сторон обрамленной каменными свидетельствами смерти и скорби. На каждомшагу ощущались холод, пустота и угнетающая энергия этого места, безмолвный ужасзабытых лиц, запечатленных на старых портретах в окружении свечей и мертвыхцветов. Вдали я разглядел огни газовых фонарей, зажженных вокруг свежевырытоймогилы. На фоне пепельно-серого неба четко выделялись силуэты полудюжинычеловек. Я ускорил шаг и остановился там, откуда слышался голос священника.

Гроб, сбитый из неструганных сосновых досок, покоился вгрязи. Возле него стояли, опираясь на лопаты, двое могильщиков. Я сосчиталприсутствующих. Старый Исаак, хранитель Кладбища Забытых Книг, не пришел напохороны собственной дочери. Я узнал соседку из квартиры напротив, котораявсхлипывала, мелко тряся головой, в то время как какой-то жалкого вида мужчинаутешал ее, гладя по спине. Должно быть, муж, решил я. Рядом с ними стояла сбукетом цветов женщина лет сорока, одетая в серое. Она молча плакала, сжав губыи стараясь отвести взгляд от могильной ямы. Прежде я никогда ее не видел. Встороне от всех, закутавшись в темный плащ и держа в руке шляпу, стоялполицейский, который накануне спас мне жизнь. Паласиос. Он поднял глаза инесколько секунд пристально смотрел на меня, не моргая. Скорбную тишинунарушали лишь слова священника, глухие, лишенные смысла. Я смотрел на гроб,забрызганный липкой грязью, представил ее лежащей там, внутри, и даже незаметил, что плачу, пока незнакомка не подошла ко мне и не протянула цветок изсвоего букета. Когда все уже начали расходиться, я все еще стоял у края могилы.По знаку священника могильщики принялись за работу при свете газовых фонарей.Спрятав цветок в карман пальто, я молча пошел прочь, так и не найдя в себе силвслух произнести слова, что жили в моей душе.

Смеркалось, когда я добрался до выхода и понял, что, скореевсего, уже опоздал на последний автобус. Настроившись на длительную пешуюпрогулку вдоль кладбищенской стены, я зашагал по дороге, ведущей в Барселону. Вдвадцати метрах от ворот был припаркован черный автомобиль с зажженными фарами.За рулем сидел какой-то мужчина и курил. Поравнявшись с ним, я увидел, что этобыл Паласиос, который тут же открыл дверцу и знаком пригласил меня сесть.

— Садись, я подброшу тебя до дома. В это время здесьнет ни автобусов, ни такси.

Я секунду поколебался:

— Предпочитаю прогуляться.

— Не говори глупости. Садись.

Он говорил тоном человека, привыкшего командовать и несомневающегося, что ему тут же подчинятся.

— Пожалуйста, — добавил он.

Я сел в машину, и полицейский завел мотор.

— Энрике Паласиос, — представился он, протягиваямне руку.

Я не ответил на его рукопожатие.

— Высадите меня на бульваре Колумба, дальше я самдоберусь.

Автомобиль рывком тронулся с места. Мы выехали на шоссе идовольно долго молчали.

— Я хочу, чтобы ты знал: мне очень жаль сеньоруМонфорт.

Эти слова в его устах прозвучали для меня какнепристойность.

— Я вам очень признателен за то, что вы тогда спаслимне жизнь, но должен сказать, что мне глубоко наплевать на ваши сожаления,сеньор Энрике Паласиос.

— Я не такой, как ты думаешь, Даниель. Мне бы оченьхотелось помочь тебе.

— Если вы рассчитываете, что я скажу, где Фермин, томожете высадить меня прямо сейчас.

— Меня абсолютно не интересует, где твой друг. Я сейчасне на службе. Ты мне не доверяешь, и я тебя не виню. Но по крайне меревыслушай меня. Все зашло слишком далеко. Эта женщина не должна была погибнуть.Прошу тебя, не лезь в это дело и навсегда забудь о существовании того человека,Каракса.

— Вы говорите так, будто я могу что-то изменить. Явсего лишь зритель. А представление разыгрываете вы и ваш шеф.

— Я сыт по горло похоронами, Даниель. И не имею нималейшего желания присутствовать на твоих тоже.

— Тем лучше, вас никто и не приглашает.

— Я говорю серьезно.

— Я тоже. Будьте любезны остановиться, я выйду.

— Через пару минут мы будем на бульваре Колумба.

— Это не имеет значения. От вашей машины несет смертью,так же как и от вас. Дайте мне выйти.

Паласиос сбавил ход и притормозил у обочины. Я вышел измашины и захлопнул дверцу, стараясь избежать его взгляда. Я ожидал, что он тутже уедет, но полицейский не торопился трогать с места и даже опустил стекло.Мне показалось, что я прочел на его лице искренность, даже боль, но все же я немог поверить своим глазам.

— Нурия Монфорт умерла у меня на руках, Даниель, —сказал он. — Мне кажется, ее последние слова предназначались тебе.

— Что она сказала? — от холода у меня перехватилодыхание. — Она упомянула мое имя?

— Она бредила, но, думаю, она имела в виду тебя. Впоследний момент она сказала, что есть тюрьмы пострашнее слов. Потом, передсамой смертью, она попросила передать тебе, чтобы ты ее отпустил.

Я ошарашенно взглянул на него:

— Кого отпустил?

— Какую-то Пенелопу. Я решил, что это, должно быть,твоя невеста.

Паласиос наклонил голову, и автомобиль исчез в темноте. Ястоял, ошеломленный, глядя, как огни машины растворяются в сине-алых сумерках.Спустя мгновение я уже брел по направлению к бульвару Колумба, твердя про себяпоследние слова Нурии Монфорт и не находя в них смысла. Дойдя до площадиПорталь де ла Пас, я остановился посмотреть на волнорезы возле причала дляпрогулочных катеров. Я присел на ступеньки, ведущие к мутной воде, в том самомместе, где одной изжитой много лет назад ночью впервые увидел Лаина Кубера,человека без лица.

— Есть тюрьмы пострашнее слов, — прошептал я.