— Ваше сердце отравлено, мадемуазель.

Я наклонилась, чтобы поцеловать его, как того требовалуговор, но старик мягко отстранил меня и поцеловал мне руку.

Я приехала на вокзал Аустерлиц как раз вовремя, чтобы успетьна полуденный поезд до Барселоны. Проводник, который продал мне билет, спросил,хорошо ли я себя чувствую. Я ответила, что все в порядке, и закрылась в купе.Поезд уже тронулся, когда я бросила взгляд в окно и вдалеке на платформезаметила фигуру Хулиана, на том же самом месте, где впервые его увидела. Язакрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока поезд не набрал ход, оставляяза собой вокзал и этот заколдованный город, куда я больше никогда не смогувернуться. Я приехала в Барселону рано утром следующего дня. В тот самый деньмне исполнилось двадцать четыре года, но я уже знала, что все лучшее в моейжизни осталось позади.

По возвращении в Барселону я долго не решалась нанести визитМикелю Молинеру. Мне необходимо было забыть Хулиана, и я сознавала, что, еслиМикель меня спросит о нем, я не буду знать, что ответить. Когда мы сновавстретились, я поняла, что мне не нужно ничего ему объяснять. Микель посмотрелмне в глаза и молча кивнул. Казалось, он еще больше похудел со дня моегоотъезда в Париж. Его лицо покрывала болезненная бледность, но я приписала еенепомерной работе, которой он словно наказывал себя. Микель признался, чтоиспытывает серьезные финансовые затруднения. Почти все свое наследство онрастратил на благотворительные цели, и теперь адвокаты его братьев пыталисьлишить его виллы, ссылаясь на один из пунктов завещания старого Молинера,согласно которому Микель мог владеть виллой лишь при условии, что обладаетдостаточными средствами для поддержания ее в достойном виде и что он всостоянии доказать свою платежеспособность. В противном случае вилла Пуэртаферрисапереходила во владение его братьев.

— Наверное, перед смертью отец почувствовал, что ясобираюсь потратить его деньги, все до последнего сентимо, на то, что он такненавидел в жизни.

Писательские и переводческие заработки Микеля не позволялиему содержать столь дорогостоящую недвижимость.

— Деньги зарабатывать нетрудно, — сетовалон. — Трудно зарабатывать их, делая то, чему стоит посвятить жизнь.

Я подозревала, что тайком он начал пить. Иногда у негодрожали руки. Я приходила к нему каждое воскресенье и заставляла выходить наулицу, чтобы хоть на некоторое время оторвать его от письменного стола иэнциклопедий. Я знала, что ему тяжело видеть меня. Он вел себя так, словно непомнил, что сделал мне предложение, а я ему отказала, но иногда я замечала в егоглазах выражение страсти, желания и отчаяния. Единственная причина, по которойя подвергала его таким мучениям, была исключительно эгоистичной: только Микельзнал правду о Хулиане и Пенелопе Алдайя.

За те месяцы, что я провела вдали от Хулиана, Пенелопа превратиласьв призрак, пожиравший все мои сны и мысли. Я все еще помнила выражениеразочарования на лице Ирен Марсо, когда она поняла, что я не та, кого Хулианждал все эти годы. Даже не будучи рядом с ним, Пенелопа оказалась для меняслишком сильной соперницей. В моем воображении она представляласьсовершенством, лучом солнца, в тени которого терялась я сама, недостойная,слишком обыкновенная, слишком реальная. Я никогда не думала, что могуненавидеть так сильно и, настолько не желая этого, ненавидеть женщину, скоторой не была знакома, которую никогда в жизни не видела. Мне кажется, яверила, что, если мы встретимся лицом к лицу, если я пойму, что она — обычнаяженщина из плоти и крови, ее чары рассеются, и Хулиан вновь будет свободен. И ятоже. Мне хотелось верить, что все это лишь вопрос времени и терпения. Рано илипоздно Микель мне расскажет правду. И эта правда сделает меня свободной.

Однажды, когда мы гуляли во внутреннем дворе собора, Микельснова стал оказывать мне настойчивые знаки внимания. Я взглянула на него иувидела одинокого отчаявшегося человека. Я знала, что делаю, когда привела егодомой и позволила соблазнить себя. Я сознавала, что обманываю его, и что онтоже это знает, но у меня никого больше не было в этом мире. Так мы сталилюбовниками, любовниками от отчаяния. Я видела в его глазах то, что хотела бывидеть в глазах Хулиана. Я чувствовала, что, отдаваясь ему, мщу Хулиану,Пенелопе и всему тому, чего была лишена сама. Микель, страдая от страсти иодиночества, понимал, что наша любовь — всего лишь жалкая комедия, и все равноне мог отпустить меня. Каждый день он пил все больше, и ему уже не всегдахватало сил предаваться страсти. Тогда он принимался горько шутить, что мы зарекордно короткое время превратились в типичную супружескую пару. Мы продолжалипричинять друг другу боль из-за слепого раздражения и трусости. Однажды ночью,когда прошел уже почти год со дня моего возвращения из Парижа, я попросила егорассказать мне правду о Пенелопе. Микель был пьян и чуть не помешался отохватившего его бешенства. Таким я никогда его не видела. Дрожа от ярости, онстал оскорблять меня, обвинять в том, что я никогда его не любила, что ядешевая шлюха. Он в клочья порвал на мне одежду, а когда уже собрался взятьменя силой, я перестала сопротивляться и откинулась назад, безропотно предлагаяему себя, молча глотая слезы. Микель упал на колени и стал умолять меняпростить его. Как бы мне хотелось найти в себе силы любить его, а не Хулиана!Если бы я могла, я бы предпочла остаться рядом с ним. Но это было выше моихсил. Мы обнялись в темноте, и я попросила у него прощения за всю ту боль,которую ему причинила. Тогда он сказал, что расскажет мне о Пенелопе Алдайя,если я действительно этого хочу. И даже в этом я ошиблась.

В то воскресенье 1919 года, когда Микель Молинер приехал навокзал, чтобы передать билет до Парижа своему другу Хулиану и проводить его, онуже знал, что Пенелопа не придет. Он знал, что за два дня до этого, когдаРикардо Алдайя вернулся в Мадрид, его супруга призналась ему, что застала Хулианаи их дочь Пенелопу в комнате ее няни Хасинты. Хорхе Алдайя сообщил Микелю обовсем, что произошло в тот день, взяв с него клятву никому никогда нерассказывать о случившемся. Хорхе сказал, что дон Рикардо, получив этоизвестие, впал в ярость и, крича как безумный, бросился в комнату Пенелопы,которая, услышав дикие вопли отца, заперлась на ключ и рыдала от ужаса. ДонРикардо ногой вышиб дверь и нашел Пенелопу, дрожащую, на коленях умоляющую опрощении. Тогда он отвесил дочери такую сильную пощечину, что она опрокинуласьна спину. Даже Хорхе не смог повторить все те ужасные слова, которые выкрикивалдон Рикардо, вне себя от гнева. Все члены семьи и прислуга в страхе ждаливнизу, не зная, что предпринять. Хорхе спрятался в своей комнате, но и тудадоносились яростные крики дона Рикардо. Хасинта была уволена в тот же день. ДонРикардо даже не потрудился поговорить с ней. Он приказал другим слугам выгнатьее из дома и пригрозил подобной участью каждому, кто осмелится поддерживать сней отношения.

Была уже полночь, когда дон Рикардо спустился в библиотеку.Он запер Пенелопу на ключ в бывшей комнате Хасинты и категорически запретилкому-либо из родственников или слуг входить к ней. Из своей комнаты Хорхеслышал, как отец с кем-то говорил внизу. На рассвете пришел доктор. СеньорАлдайя проводил его в спальню Пенелопы и ждал за дверью, пока врач осматривалее. Закончив, тот кивнул, получил свой гонорар и удалился. Хорхе слышал, какотец предупредил доктора, что если тот осмелится с кем-нибудь обсуждатьслучившееся в их доме, он лично позаботится о том, чтобы навсегда испортить егорепутацию и лишить права заниматься медициной. Даже Хорхе понимал, что этоозначало.