Смутная, тягостная нервозность никак не отпускала. Ему сталоказаться, что он барахтается в густой серой хляби, тонет в гнусном болоте, ещенемного, и погрузится с головой.

«Жизни мышья беготня… Что тревожишь ты меня?»

Пушкинские строки чудесным образом удерживали его на плаву,как спасательный круг, не давали захлебнуться и исчезнуть.

«От меня чего ты хочешь? Ты зовешь или пророчишь?

Я понять тебя хочу, смысла я в тебе ищу…»

— Смысла, я ищу смысла, — бормотал Федор, прижимаясь лбом кхолодному темному стеклу, — возможно, его нет вовсе или он прячется запределами человеческого понимания.

Федор вдруг испугался, что после всех бурных событий позабылсамое главное, текст письма Михаила Владимировича. От усталости началасьнастоящая паника.

«Забыл, все забыл. А вдруг не удастся поговорить с докторомнаедине? Князь не даст, не будет подходящего случая?»

В очередной раз он зашел в купе, достал из чемодана блокноти чернильный карандаш. Сидя на неудобном откидном стульчике в пустом полутемномвагонном коридоре, приспособил блокнот на колене, стал писать, мусолилкарандаш, старался ничего не упустить.

«Дорогой Эрни!

Раньше мне казалось, а теперь я абсолютно уверен, чтособытия в России происходят по некоему заранее продуманному плану. Кто автор? Вчем его цель? Нерон подпалил Рим, наслаждался зрелищем чудовищного пожара игибели в огне тысяч римлян, просто так, для собственного удовольствия. Неронбыл сумасшедший. Это все объясняет. Это ничего не объясняет.

Чем ближе я узнаю нынешних правителей, тем глубже моеубеждение, что они действуют не по своей воле. Поджигателям зрелище пожара ипепелища не приносит удовольствия, как Нерону. Они в растерянности, мечутся,пытаются залить пламя, которое сами разожгли. Эрни, ты можешь вернуться кнашему давнему, еще студенческому спору, сказать, что я слишком идеализируючеловека, не учитываю то темное, звериное, иррациональное, что таится почти вкаждом и особенно сильно проявляется, когда человек становится частью толпы. Носогласись, темные инстинкты толпы всегда следствие, а не причина. Кто-то долженразбудить их, играть на них, как на клавишах.

Было бы правомерно говорить об инстинктах, стихии,социальных противоречиях, немощи царского правительства, усталости от войны ипрочих составляющих, если бы все закончилось февралем-мартом семнадцатого. Нопоследовал октябрь. К этому перевороту толпа со всеми ее темными инстинктами никакне причастна. Толпа попросту не знала, что происходит, кто такие большевики,каким образом и зачем они взяли власть. Но я решусь поделиться с тобой ещеболее парадоксальным наблюдением. Они, большевики, сами не знали этого. Незнают до сих пор. Теория Маркса, на которую они ссылаются, вовсе никакая нетеория, не рецепт, а только критика мирового порядка и смутные пророчества опризраке, который бродит по Европе.

Вот как раз о призраке я и хотел поговорить с тобой, Эрни.Помнишь, ты в шутку назвал так своего пациента Эммануила Зигфрида фон Хота? Мыгуляли с ним по Вене. В Хофбурге он встретил двух своих знакомых. Эти молодыелюди выглядели весьма жалко. Один, постарше, кавказец, рябой, тщедушный. Шеяобмотана красным шарфом домашней вязки. Второй, совсем юный, австриец, вдлинном черном пальто, с бледным изможденным лицом и голубыми выпученнымиглазами.

Господин Хот сказал о них: наши мальчики, поэт и художник.Позже ты объяснил мне, что, путешествуя по миру, Хот ищет юношей, наделенныхмедиумическими способностями. Будто бы он изучает психологический аспектжречества, от Древнего Египта и Вавилона до наших дней. Никакой практическойцели у него нет. Только бескорыстное любопытство исследователя.

Это почти все, что я запомнил. Прошло девять лет. Конечно,твоего пациента господина Хота забыть трудно, тем более он тогда с точностью домесяца предсказал начало войны. Но образы молодых людей могли бы стеретьсясовсем, если бы не одно обстоятельство.

Кавказец, которого Хот назвал поэтом, сегодня один из главныхбольшевистских вождей. Иосиф Сталин. Я вижу его часто, около года назад мнедовелось удалить ему аппендикс.

В начале этого сумбурного послания я высказал предположение,что нынешние правители России действуют не по своей воле. Так вот, Сталин исключение.Он единственный из них, кто не кажется мне марионеткой. Он ведает, что творит,и планомерно, умно, расчетливо движется к некоей своей, ему одному известнойцели.

Эрни, ты знаешь, меня не назовешь трусом. Но когда явстречаюсь со Сталиным, смотрю ему в глаза, мне страшно. У меня, как у собаки,шерсть встает дыбом и поджимается хвост.

Наверное, цель Сталина определяется просто: единоличнаявласть. Помнишь, как Хот сказал о нем и о том молоденьком австрийце: „Вождиновых масс, самых глубочайших низов человечества“? Так вот, в последнее времяменя не покидает чувство, что речь шла о глубочайших низах в прямом смысле.Адская бездна, вот что разумел господин Хот. И тут правомерно говорить уже не оцели, не о политической власти, а о чем-то большем. О миссии.

Эрни, скажи, что я ошибаюсь, что это мнительность, нервноепереутомление или начало старческого слабоумия. Скажи, я с радостью поверю. Ноесли есть хотя бы малейший шанс у Сталина добиться власти и осуществить своюмиссию, я хочу, чтобы мои дети и внук успели покинуть Россию до того, как этопроизойдет. Обо мне речи, конечно, нет, меня не выпустят. Но они должны уехать.Иных вариантов я не вижу.

Письмо это, вероятно, попадет к тебе в виде устногопересказа. Везти его через границу слишком рискованно. Федя Агапкин, мой бывшийстудент, ассистент, теперь он мне как сын, ты можешь полностью доверять ему.

Интересно, как поживает тот пучеглазый австриец? Обрадуйменя, скажи, что он все-таки поступил в Академию художеств или по прежнемузарабатывает рисованием рекламы талька для подмышек?

Обнимаю тебя. Даст Бог, когда-нибудь увидимся. Твой Микки».

Федор поставил последнюю точку, дважды перечитал написанное,затем выдрал листы из блокнота, порвал их в мелкие клочья.

Еще далеко было до рассвета, когда они с князем вышли наплатформу старого мюнхенского вокзала. Князь, хмурый, отечный, сонный, долговспоминал название отеля, злился на водителя таксомотора, который не желалпонимать его дурного немецкого.

— Это центр города, что-то морское, корабли, сражения, —повторял князь сиплым спросонья голосом, щелкал пальцами и шарил по карманам впоисках бумажки с адресом.

Наконец нашел. Оказалось, что отель называется «Адмирал»,находится в Швабинге, районе университета, неподалеку от знаменитойЛеопольдштрассе.