— Рядом Английский сад, если бы сейчас было лето, лучшегоместа для прогулок не найти, — пробурчал князь на ухо Федору, когда таксомоторпересек привокзальную площадь.

— Вы здесь уже бывали? — спросил Федор.

— В одной из прошлых инкарнаций, в конце пятнадцатого века ябыл королем Баварии Альбрехтом Четвертым Мудрым, — сообщил князь и зевнул состоном.

Отель оказался маленьким, вполне уютным и недорогим. Портьенемного говорил по русски, узнал князя, обратился к нему «господин Гуржефф».Оказалось, что два одноместных номера были заказаны телеграммой неделю назад.

— То есть вы неделю назад знали, что мы отправимся в Мюнхен?— спросил Федор.

— Я все заранее знаю, я на сто, на двести лет вперед знаю, —ворчал князь, поднимаясь по винтовой лестнице, — ты меня не трогай. Я плохоспал, ты всю ночь ворочался, скрипел полкой, ходил туда сюда. Вот мой номер,твой этажом выше. Спать буду до обеда. Тебе тоже советую. В пять спустишьсявниз.

Он уже почти закрыл дверь своего номера, но вдругостановился, медленно повернулся, взглянул на Федора и тихо спросил:

— Скажи, дорогой, что ты писал ночью в коридоре?

У Федора пересохло во рту. Князь не таращился, не делалпронзительных глаз. Просто смотрел, очень внимательно и серьезно.

— «Мне не спится, нет огня, всюду мрак и сон докучный», —произнес Федор.

— Стихи? — с легким смешком спросил князь.

— Конечно. «Стук часов лишь однозвучный раздается близменя».

— Ты сочиняешь стихи?

— Нет. Это не мои стихи.

— Зачем же ты писал, если это другой уже сочинил?

— Я пытался вспомнить. «Жизни мышья беготня, что тревожишьты меня?» Я очень люблю Пушкина. Тренирую память. «Стихи, сочиненные ночью, вовремя бессонницы». У меня как раз была бессонница, вы храпели страшно.

Князь еще минуту смотрел на него, потом покачал головой,лукаво прищурился и погрозил пальцем:

— Ай, врешь, дорогой!

— Нет. Это правда! — с вызовом воскликнул Федор, опасаясьдаже подумать о том, что князь может знать про письмо.

— Врешь, вре-ешь, насквозь тебя вижу, все врешь, — пропелкнязь, — я никогда не храплю.

Федор едва доплелся вверх по винтовой лестнице до своегономера. Закрылся на три оборота. В зеркале над умывальником он увидел, что нагубах остались едва заметные синие пятна от чернильного карандаша.

Москва, 2007

Иван Анатольевич Зубов все-таки уговорил упрямого старика небрать с собой в степь Мнемозину. Щенка оставили дома у Зубова. Чтобы добитьсяэтого, Ивану Анатольевичу пришлось привести в гости к Агапкину своючетырехлетнюю внучку Дашу.

Ребенок и щенок мгновенно нашли общий язык, обо всем забылии занимались только друг другом. Старик хмуро наблюдал их возню, Зубов сталдразнить его: ревнуете? Вы эгоист и собственник, готовы ради трех днейнакормить бедное животное успокоительным, посадить в клетку, тащить в самолететуда, обратно, лишь бы только было по вашему.

Старик надулся, долго молчал, сопел, но все-таки согласился.

Вообще из-за этой поездки Иван Анатольевич нервничал ужасно.Агапкин категорически требовал полнейшей секретности, запретил сообщать об ихприлете даже Диме Савельеву. Он считал, что Дима обязан неотлучно быть при Сонеи встретить их в аэропорту ему просто некогда. Что касается двух другихсотрудников службы безопасности, то им тем более знать ничего не следует.Проговорятся Кольту, а он Йорубе. И тогда все пропало.

Что все и почему пропало, старик не объяснял. Сам, безпомощи Зубова, заказал по Интернету номер на двоих в какой-то маленькой частнойгостинице. На вопрос Зубова, как они будут передвигаться без машины, брякнул:верхом поскачем! Зубов смиренно кивнул, но позволил себе заметить, что вряд лиудастся сразу в аэропорту Вуду-Шамбальска найти двух оседланных коней.

Рейс задерживался, аэропорт Вуду-Шамбальска не принимализ-за метеоусловий. По степи гулял ураганный ветер, мела метель. Ранним утромЗубов и Агапкин в кафе в Домодедове ждали, когда объявят посадку.

Иван Анатольевич запивал пиццу крепким кофе. Федор Федоровичне спеша смаковал подтаявшее клубничное мороженое, приговаривая:

— А вот могу себе позволить, и ничего страшного.

Зубов сидел как на иголках, каждые полчаса бегал взглянутьна табло. Напротив нужного рейса все так же висело слово «задерживается».

На прилавке газетного киоска Иван Анатольевич увидел тонкийглянцевый журнал «Светоч», первый номер печатного органа ПОЧЦ с портретомСветика в венке из васильков на обложке. Остановился в раздумье, но не сталпокупать и даже пролистывать. Всякое напоминание о ПОЧЦ мгновенно портилонастроение. Зубов предчувствовал, что участие в этой авантюре не толькоподорвет репутацию его уважаемого шефа, но серьезно усложнит работу службыбезопасности. Инициатор создания ПОЧЦ Тамерланов, личность более чем сомнительная,правит своей степью как какой-нибудь древний восточный деспот, у него там дажене феодализм. Рабовладение. Наркотиками торгует. Дикая трава кхведо растет встепи буйно, сама собой, как у нас крапива. Чем больше ее косят, тем гущевырастает. На черном рынке ценится выше конопли.

«Партия общечеловеческих ценностей. Тоже мне, борцы занравственность, — ворчал про себя Зубов, — лучистое сиянье доброты. ЛСД.Издевательство. Гадость».

Когда он вернулся в кафе, старик держал во рту сигарету изего пачки и тщетно щелкал зажигалкой.

— С ума сошли? — Иван Анатольевич выдернул сигарету, сломал,кинул в пепельницу.

— Ладно тебе, — Агапкин виновато улыбнулся, — сам дымишь, попачке в день. Ну что, мы полетим когда-нибудь?

— Никто не знает. Пурга.

Старик пожевал губами, собрал ложечкой остатки мороженого,облизнулся и произнес задумчиво:

— Тогда тоже была пурга.

— Когда тогда?

— В марте двадцать девятого года. Обычно в степи передвесной ветра бешеные, и если снег, то обязательно пурга. Видишь, как странно.Пятое марта двадцать девятого — самый ужасный день в моей жизни.

— Почему?

— Не скажу.

— Ну, как хотите, — Зубов пожал плечами.

— Зато пятое марта пятьдесят третьего — самый счастливый. Асегодня, между прочим, четвертое марта. Вот и не верь после этого внумерологию.