на куски тень падала к подножию сосен. Во мхах, как в чаше из уранового стекла, плескался золотой свет, стекая всё дальше, вниз, в долину.

Спустя мгновение доспехи посыпались на землю, глухо бренча. Алатар оттащил их под самую широкую ель и её ветвями укрыл разобранную броню, прижав для верности валуном, играючи прикаченным изнедалёка.

– Я прячу доспехи так, на всякий случай, – сказал Алатар. – Художник придумал для них умную штуку: любой, кто захочет отобрать их у меня силой, не сможет этого сделать. Только тот, кто всем своим сердцем откажется от моих доспехов, получит их. Такую защиту можно создать искрой и словом. Слово – оно ведь тот же огонь, но творить словом – высшее мастерство… Когда-нибудь ты поймёшь.

– Действительно, умно придумано! – похвалил неизвестного ему искусного художника Астра.

Алатар потянулся, вытащив грозные когти, приподнял зад и задрал ощеренный хвост трубой. Тигр попеременно тянул задние конечности и так же, как на передних, выпустил скрюченные когтищи, будто бы и они требовали растяжки. Его шерсть заметно взъерошилась под бронёй – Алатар, волнисто изгибаясь, нисколько при этом не теряя своей изящности, отряхнулся, и шёрстка в мгновение ока стала опрятной. Тигр зевнул, широко раскрыв пасть, издав мелодичный рык. Астра тоже зевнул, небрежно прикрывая рот кулаком, глаза у него загорелись, в них пропал сон, и он спросил:

– А ты научишь меня этому, как так же ловко раздеваться без рук?

– Тебе-то оно зачем? Что, хочешь разить наповал дам: закрыл глаза – одежда вон? – Астра стоял, опустив глаза, не находя, что ответить на отпущенную другом вольную колкость. Алатар лишь натянул на морду хулиганскую улыбку и подмигнул. – Ладно тебе. Крепчает дружба, крепчает шутка. Ты не слышал, как у нас в королевской страже шутили. Может быть, теперь у тебя перед глазами спадёт пелена, и ты перестанешь видеть во мне только благородного бенгардийца.

– В моём сердце только одна, – выдал Астра, съёжившись не то от холода, не то от смущения.

– Но вот какое дело: не хочу тебя расстраивать, но…

Астра обхватил плечи руками и потупил взгляд, будто предугадывая, что дальше скажет тигр, но всё же нехотя спросил:

– Что, «но»?..

– Но не видна моему взору никакая незримая нить между вами. Нет, какая-то да есть, иначе и быть не может… Но не та, какую ожидаешь увидеть ты.

– А ты не думал, что, может быть, для неё ещё рано? Вдруг наши нити ещё не сплелись, вдруг ещё не настал час?

– Для любви ни к чему час. Для любви достаточно мига. Всё остальное никогда до добра не доводило, – Алатар, увидев, что Астра совсем потерян, переменил тему: – Скажу тебе, раз уж интересуешься, что доспехи я снимаю с себя усилием воли, будто тужусь, и это усилие универсально. Так можно раздеть себя, когда ты болен или ранен, развязать путы, если тебя вдруг захватили в плен, почистить мандарины или апельсины. Никому же не нравится их чистить, я ведь не один такой? Но если отвлечёшься хотя бы на одну постороннюю мысль, ошибёшься, перестараешься, и сдерёшь не кожуру с фрукта, а с себя кожу – зрелище не из приятных. Поэтому сначала нужно научиться сосредотачиваться. Ну что, не пропало ещё желание овладеть искрой?

– Нет, его ещё больше стало! – восторженно вскричал Астра, но в его голосе были ещё слышны оттенки грусти.

– А ты духом не слаб! – похвалил Алатар. – Таких храбрецов ещё пойди найди. Или глупцов, – наклонил он голову. – Мы ещё успеем это выяснить. Да ты не бойся! Я тебя не оставлю в учении. Нравишься ты мне. Ты, Астра, должен был родиться бенгардийским тигром.

– Я не выбирал, – пожал он плечами, застенчиво улыбаясь.

– Но утро вечера мудренее. А сейчас дождёмся остальных – и спать, – сказал Алатар, они улеглись под звёздами, и Астра перед сном занялся мышлением:

– Мне всё кажется, что мы гуляли когда-то под звездопадом, как под дождём, а сейчас вспоминаем об этой прогулке словно в пустыне, и поэтому… Там, где мы будем, когда нас положат в колыбель… Там мы сможем примерить на себя любой образ, какой пожелаем! Там мы будем достойны несоразмерной красоты, ведь, пока мы далеки от колыбели, любящие сердца должны быть по красоте равнозначны: или так, или же один из любящих в конечном счёте дойдёт до такой святости, когда он попытается разглядеть в уродстве любящего его – красоту, с которой не сравнится и красота артифекса. Но чтобы дойти до этого сердцем, надо, чтобы сердце имело зрение острее острого. Мне доводилось встречать такую любовь только в книгах, но я верю, что если в нашем мире возможно всё, то и вот такая зоркая любовь когда-нибудь с кем-нибудь обязательно случится.

– Ты что, Астра, видишь суть живого только в его образе? – спросил Алатар строго, своим вопросом поддевая юного кинокефала, словно крючком.

– Нет-нет, Алатар, что ты! – успокоил его Астра. – Думай я так, это был бы уже не я. А я говорил про образ, подразумевая некое преображение, причём по своей собственной воле, не по воле артифекса, а как некий дар, дар творчества, который у нас отобрали.

– Никто не отбирал у тебя дар творчества, Астра, – смягчая строгость, но не доводя её до мягкости, отвечал Алатар, – наоборот, ты получил его от артифекса со своим рождением. Ты имеешь хотя бы малейшее понятие о том, что такое творчество?

– Имею, – с глубокой уверенностью сказал Астра. – Я ещё тогда это понял, когда познал величие мира, когда наощупь – не без тебя, Алатар, – отыскал связь, и пускай она самая тоненькая и невидимая, но связь между всеми живущими. Когда артифекс кладёт тебя в колыбель, он лишает тебя всех немощей, всех слабостей, чтобы ты не породил в кошмарах чудовищ, и твоё сознание очищается до того, что в нём отражается сам артифекс. Ты сам становишься, как артифекс, потому что там, в колыбели, тебе снятся красивые сны, а ты разрываешь их на лоскутки и шьёшь из них свой идеальный мир, ты – преобразитель, создатель. Только твой мир – он не что-то эфемерное, он твёрд, устойчив, осязаем. Так я себе это представляю.

– В одном ты неправ, Астра, – выслушав, ответил Алатар. – Чтобы в колыбели тебе снились красивые сны, ты должен сейчас, при жизни, избавляться от слабостей, а разум держать в чистоте, причём делать это сам, а не надеяться на артифекса. Тебе и дана для этого жизнь. Почему говорят, что, если ты злой, тебе будут сниться в колыбели кошмары? Да потому, что ты, пока жив был, ничего для