– Где?

– В этом театре, Дэн. Быть артисткой. Заниматься сексомпрямо на сцене, и чтобы все на тебя смотрели. И пускали слюни. И кончали, неснимая штанов. Разве не здорово?

– Потрясающе.

– Ага. И первое, что я сделаю, – пошлю приглашениемамахен. Пусть на меня посмотрит, чертова писака!

Безусловно, именно ради этого все и затевается.

– А зачем ты прилетел в Стокгольм, Дэн? –наконец-то Лягушонок удосужилась спросить об этом – впервые за время нашегознакомства.

– У меня дела в Стокгольме.

– Да? А ты не похож на человека, у которого естькакие-то дела.

– А на кого я похож?

Лягушонок задумывается. «Задумываться» по Лягушонкуозначает: морщить лоб, грызть ногти, чесать подмышки, дергать себя за ухо –именно это Лягушонок и проделывает.

– Ну я не знаю… Ты похож… похож… на парня, которыйторгует героином, – Лягушонок с надеждой смотрит на меня.

– Я не торгую героином.

– На парня, который торгует оружием.

– Я не торгую оружием.

– Жаль. Очень жаль.

Разочарование Лягушонка сродни разочарованию Билли. Этокиношное разочарование. Таким же киношным является ее преклонение перед плохимипарнями. Перед парнями-изгоями в угнанных тачках. Перед одинокими боксерами,одинокими киллерами, печальными любовниками, печальными ворами, печальныминалетчиками на банки; в их карманах не сыщется и сотни баксов, в их тощиххолщовых сумках не сыщется и бритвенного станка, но они владеют приемами любогоиз восточных единоборств, кодами к «Энигме», шифрами к «Книге Мертвых»,доступом к ядерным боеголовкам, ключами к царствию небесному; они беспечносплевывают вишневые косточки за секунду до того, как их должныпристрелить, – и они всегда добиваются своего. На этом стоит весьГолливуд, вот уже много лет засирающий мозги людишкам, подобнымЛягушонку-недоноску. А таких не один миллиард наберется.

– …Тогда не говори мне, чем ты занимаешься. Совсем неговори.

– Не буду. Ты вернешь мне паспорт?

– Конечно.

– Я бы хотел получить его сейчас.

– Я верну, верну… Останься еще на немного.

– Я и так засиделся. И потом… Я исполнил свою частьдоговоренности, побыл твоим дружком. Теперь и ты исполни свою.

В который уже раз просьба о возвращении паспорта вызывает уЛягушонка неадекватную реакцию. Она кажется недовольной, она почти в ярости.Капризная девчонка, вот кто такая Лягушонок. Капризная девчонка, все прихотикоторой должны удовлетворяться, не мытьем, так катаньем.

– Останься, Дэн.

– Нет. Мне пора. Пошутили и хватит.

– А знаешь что? – Лягушонок хихикает. – Я неотпущу тебя.

– Интересно, каким образом?

– А вот каким!..

Она копается в куче вещей, на которой сидит. Она можетдостать оттуда все, что угодно, вплоть до полицейского при исполнении, нопочему-то вынимает пистолет. Не «Глок», другой, но от этого он не перестаетбыть пистолетом. Признаться, я не ожидал от нее такой прыти, к тому же пушкаявно тяжела для Лягушонка, это – не ее пушка, наверняка где-то украденная; еслиона украла паспорт, то почему бы не украсть и пушку?

– И что дальше? – устало спрашиваю я.

– Посмотрим.

Посмотрим. Посмотрим вместе, как какое-нибудь заштатноекинцо.

«Мизери», вот что приходит мне на ум.

Пистолетное дуло слишком близко, чтобы вот так, навскидку, явспомнил имя режиссера, но книжный первоисточник не забудешь ни при какомраскладе: Стивен Кинг, кто же еще, расхожий сюжет о талантах и поклонниках вподарочной упаковке забойного триллера. Поклонники не всегда благо, об этудармовую шоколадку можно обломать не только зубы, этой мышеловке случается такзащемить хвост, что не обрадуешься.

– Он настоящий.

– Да что ты говоришь! И откуда же ты его взяла?

– Я еще не сказала тебе? Мой мудак папашка –полицейский комиссар. Как тебе такой поворот событий?

– Хреновый поворот.

Это и правда хреновый поворот, самый хреновый из всеххреновых. Оказаться в чужой стране, с сомнительными документами, да еще поддулом пистолета, который держит в руках пятнадцатилетняя психопатка. И я вовсене уверен, что она им не воспользуется.

– …Вот и я думаю, что хреновый. Для тебя, во всякомслучае.

– Неужели выстрелишь? – с сомнением спрашиваю я.

– Выстрелю. Если ты не прекратишь нудить и не будешьпаинькой.

– А если я не прекращу нудить? И не буду паинькой?

– Тогда я выстрелю. Пау-пау-пау, – соплячкаокругляет рот. – И ты превращаешься в труп.

– И как же ты объяснишь все матери?

– Писаке? А ничего не буду объяснять.

– А мудаку папаше?

– С ним проблем не будет. Скажу, что применила оружие вцелях самообороны. Что ты грязно приставал ко мне. Что я только защищалась.

– И он поверит?

– Даже если не поверит, то сделает вид, что поверил. Нестанет же он заводить дело на свою родную дочь!

– Значит, у меня нет выхода?

– Выход только один: будь паинькой, Дэн. Будь моимсладким дружком.

– И когда же я смогу уйти?

– Когда я захочу.

На щеках соплячки играет румянец, виски покрыты мелкимибисеринками пота, волосы увлажнились, веки потяжелели, даже губы очистились отгерпеса. Вся фигура ее укрупняется, становится почти монументальной. Подобныеракурсы я не раз описывал в своей рубрике «3,14здатое кино», а на смену плохимпарням иногда приходят плохие девчонки. Этот вариант я как-то не учел.

– Знаешь, что я тебе скажу, соплячка?

– Валяй, говори.

– Пошла ты!..

«Пошла ты» на фоне белого с вышитыми якорями халатасмотрится нелепо, почти водевильно, я мог бы переодеться в свои шмотки сразу,еще в ванной, почему я не сделал этого? Соплячка со своими россказнями обамстердамском секс-театрике – она во всем виновата, она подействовала на менярасслабляюще.

– Я собираюсь уйти. Прямо сейчас.

– Никуда ты не уйдешь.

– Уйду.

– Нет.

– Уйду, и ты меня не остановишь.

– Не нарывайся, Дэн. Ты не знаешь меня.

– Но и ты меня не знаешь.

Нас разделяет метра полтора, не больше, все из-за хлама,которым забита комната Лягушонка, свободного пространства здесь маловато.