— Конечно, — согласилась она дрожащим от гнева голосом. —Твои успехи в то время были гораздо менее впечатляющими, чем мои! Собственноговоря, единственное, что тебе удавалось, — вовремя приходить на работу!

Мередит увидела, как отец прижал руку к груди, словнопытаясь заглушить боль, и это еще больше обозлило ее.

— И нечего разыгрывать сердечный приступ, потому что я всеравно скажу то, что думаю, и ничто меня не остановит!

Филип, побелев, выпрямился, но Мередит неумолимо продолжала:

— Ты — лицемер. Ханжа! И настоящая причина твоего отказаназначить меня президентом кроется в том, что я женщина.

— Ты почти не ошиблась, — процедил он с подавленной яростью,почти не уступающей ее бешенству. — Там, в приемной, ждут люди, которыепосвятили этому магазину десятилетия своей жизни. Десятилетия! Не годы!

— Неужели? — саркастически хмыкнула она. — И сколько из нихвложили в него миллионы собственных денег? Следовательно, ты не толькоблефуешь, но еще и лжешь! Двое вице-президентов пришли сюда одновременно сомной, но получают более высокое жалованье!

Руки Филипа судорожно сжались в кулаки.

— Я нахожу эту дискуссию бессмысленной.

— Верно, — с горечью согласилась она. — Пойду писатьзаявление.

— Думаешь, что сможешь отыскать место? — осведомился он,явно намекая на то, что лучшей работы она в жизни не найдет.

— Да в любой торговой фирме! — заявила Мередит, слишкомразъяренная, чтобы представить, какие муки доставит ей подобное отречение.«Бенкрофт»— ее жизнь и все надежды на будущее. — «Маршал Филдз» немедленновозьмет меня, да и «Мэй компани» или «Нейманз»…

— Теперь ты блефуешь! — рявкнул он.

— Вот посмотришь, — гордо объявила она, хотя в душе умиралаот горя при мысли о том, что придется работать на конкурентов «Бенкрофт», ичувствовала, что сейчас лишится сознания под натиском эмоций, обуревавших ее.

— Прошу всего один раз, будь честным со мной… — усталопопросила она, не пугаясь каменного молчания отца. — Ты ведь и не собиралсядоверить мне магазин, верно? Ни теперь, ни в будущем, не важно, как долго иусердно я ни проработала бы здесь, что бы ни сделала и ни придумала.

— Не собирался.

В глубине души она всегда знала это, но сейчас пошатнуласьот потрясенного осознания отцовской несправедливости.

— Потому что я женщина, — заключила она, — Это одна причина.Никто из этих мужчин не согласится работать на женщину.

— Это бред, — одеревенело пробормотала Мередит. — Инезаконно. Кроме того, еще и не правда, и ты прекрасно понимаешь это. Десяткимужчин из отделов, подчиненных мне, ежедневно отчитываются передо мной. Этоэгоистическое лицемерие заставляет тебя считать, что я не могу управлятькомпанией.

— Может быть, и так, — взорвался отец. — А может, потому,что я отказываюсь помогать и способствовать тебе в твоем намерении посвятить«Бенкрофт» всю жизнь! Я решусь на все, чтобы ты не смогла сделать карьеру низдесь, ни в любом другом магазине! Не хочу, чтобы твоя жизнь была загублена!Поэтому и не допущу, чтобы ты унаследовала мой пост. Нравятся тебе мои мотивыили нет, но я по крайней мере знаю, каковы они. Ты же, со своей стороны, самане понимаешь, отчего намерена стать следующим президентом «Бенкрофт»!

— Что?! — в полном недоумении пролепетала она. — Так, может,ты мне объяснишь, в чем дело?

— Прекрасно. Одиннадцать лет назад ты вышла за подонка,охотившегося за твоими деньгами, который наградил тебя ребенком. Потерявмладенца, ты обнаружила, что больше не можешь иметь детей. И неожиданно, — сгорьким торжеством закончил он, — ты открыла в себе глубокую горячую любовь к«Бенкрофт энд компани»и неодолимое желание стать ей матерью родной!

Мередит молча глядела на него, хотя в мозгу вихрем проносилисьубедительные аргументы, доводы и разоблачения, а в горле набухал болезненныйслезный ком. Пытаясь говорить ровным, спокойным голосом, она ответила:

— Я любила это место с тех пор, как научилась ходить. Любилазадолго до встречи с Мэтью Фаррелом и любила после того, как он исчез из моейжизни. Собственно говоря, я могу точно сказать, в какой день решила работатьздесь и стать когда-нибудь президентом. Мне было шесть лет, и ты привел менясюда и велел подождать, пока ты поговоришь с советом директоров. И еще тыприказал, — продолжала она, задыхаясь, — сидеть здесь, в твоем кресле, и хорошосебя вести. И я хорошо себя вела. Сидела здесь, трогала твои ручки и карандаши,и нажала кнопку на переговорном устройстве, и вызвала секретаршу, и она вошла,а я продиктовала ей письмо. Письмо тебе.

Филип побелел так, что Мередит сразу поняла: он тожевспомнил это письмо.

— Там говорилось…

Она снова прерывисто вздохнула, отчаянно стараясь, чтобы онне увидел ее слез.

— «Дорогой отец, я собираюсь учиться и работать оченьусердно и много, чтобы когда-нибудь ты гордился мной и позволил работать здесь,как ты и дедушка. А если я буду хорошей, ты позволишь мне еще раз посидеть втвоем кресле?»

Ты прочел письмо, и сказал, что, конечно, позволишь, — глядяна него с гордым презрением, объявила Мередит. — Я сдержала свое слово, но тыникогда не намеревался сдержать свое. Другие девочки играли в дочки-матери, —добавила она с задушенным смешком. — Но не я.

Гордо подняв подбородок, Мередит добавила:

— Я все-таки считала, что ты меня любишь. Знаю, ты жалел,что я не родилась мальчиком, но никогда не понимала, что тебе попростунаплевать на меня, потому что я всего лишь девчонка. Всю жизнь ты заставлялменя презирать маму, потому что она покинула нас, но теперь я сталазадумываться, действительно ли это так, или ты просто прогнал ее от себя, какпрогнал сейчас меня. Завтра на твоем столе будет лежать мое заявление об уходе.

Заметив на его лице понимающую ухмылку, Мередит поднялаподбородок еще выше:

— У меня назначено несколько встреч, и придется все-такипровести их, нельзя заставлять людей ждать.

— Если тебя не будет здесь, когда я объявлю о своем решении,— предупредил он, видя, что Мередит шагнула к боковой двери, ведущей вконференц-зал, а оттуда — в холл, — они посчитают, что ты выбежала отсюда вслезах, поскольку не получила места президента.

Мередит остановилась ровно настолько, чтобы успеть окинутьотца взглядом, исполненным великолепного пренебрежения.

— Не стоит дурачить себя, отец. Хотя ты и обращался со мной,как с ненужным бременем, жерновом на шее, ни один из них не в силах поверить,что ты в самом деле так бессердечен и равнодушен ко мне, каким кажешься. Онипосчитают, что уж своей дочери ты давным-давно обо всем рассказал.