– Они все еще считают, что к нашему двору стекаютсяодни уроды и монстры, – заметил Дойл.

– Никак этого не пойму, – удивился Гален. –Они же могут на нас посмотреть и убедиться, что мы ничем от них не отличаемся.

– Они полагают, что мы скрываем уродства пододеждой, – пояснил Дойл.

Гален поднял бровь:

– Королева почти всегда отвечает на их звонки вокружении толпы обнаженных стражей. Любой, у кого есть глаза, увидит, что кашитела безупречны до последнего дюйма.

– О, но это всего лишь созданная нами нечестиваяиллюзия, – хмыкнул Рис. – Видишь ли, мой зеленый друг, благиепредпочитают быть сосланными в мир людей, чем перейти к нашему двору, а знаешьпочему? В основном – из-за глубокого убеждения, что пребывание при темном двореуродует, искажает и извращает. Многие верят, что у нас у всех – рога, копыта ичудовищные фаллосы.

– Ну... Немаленькие... – начала было я, новыражение лица Риса заставило меня проглотить шутку.

– Они не о размерах говорят, Мерри, а о форме. Ониизображают нас монстрами, потому что стоит благим поверить, что мы от них неотличаемся... – Он пожал плечами. – Им не надо было бы терпеть этудрянь на троне. У них было бы куда уйти, кроме как в мир людей.

– Андаис они тоже боятся, – возразил Дойл. –И она подстегивает их страх, появляясь в зеркале окровавленной или посредиоргии.

– Мне довелось побеседовать с королем по зеркалу,Дойл, – напомнила я. – Прикосновение плоти стражей помогает сохранятьрассудок и защищает от магии Тараниса. Наверное, пытки действуют на королевутак же ободряюще, как секс.

Дойл кивнул.

– Да, это один из способов сопротивляться его магии.

– Я еще не присутствовала при беседе двухмонархов, – сказала я. – Это очень страшно?

– Скорее неуютно, – ответил Рис.

– В каком смысле неуютно?

– Король попытается очаровать нас всех, включаякоролеву. Она будет пытаться разбудить в нем вожделение. А свое окружение онаиспользует в качестве отвлекающего фактора – и для себя, чтобы не поддатьсякоролю, и для короля тоже.

– Нам надо предупредить ее, чтобы вы не сверкали вашиминовыми дружками, – припомнил Рис.

– То есть?.. – Я показала на бабочку. Он кивнул.

– Ему не доставит удовольствия, что у нас знакипоявились, а у его народа – нет.

– Королева уже нас видела?

– Она сюда приходила и видела все, что могла, –сказал Дойл.

– Почему это звучит так зловеще?

– Она очень воодушевилась, – очень сухо проговорилРис.

– Что мы пропустили?

– Вам же лучше, что вы это пропустили.

Дойл кивнул.

– Не удивляйся, если твоя тетя предложит тебекак-нибудь навестить ее постель. – Он нахмурился. – Странно, впрочем,что она сняла запрет с Никки и Бидди. Они вольны заняться сексом, как только онбудет достаточно хорошо себя чувствовать. Все это очень ее порадовало.Взорванная стена, выбитая дверь... Окрылившиеся феи-крошки. Водоем без воды.Она, похоже, пришла в...

– Экстаз, – закончил Рис.

Я вздрогнула, и бабочка взмахнула крыльями, словнопочувствовав мое беспокойство. Ее тельце опять напряглось. Мне показалось, чтоя чувствую движение ее ножек у себя под кожей. Пришлось сделать несколькоглотательных движений, чтобы желудок слегка успокоился.

– Опять зашевелилась? – сочувственно спросилГален.

Я кивнула.

– Мне не нравится, когда она скребет ножками.

Я опять кивнула.

– Не переживайте, – подбодрил нас Рис. – Онинедолго буду ими активными.

Отворилась дверь, в нее просунулась голова в шлеме.

– Ужин принесли, Дойл, – сказал Адайр и добавил,взглянув на меня: – Приятно видеть, что ты пришла в себя, принцесса.

– Это и чувствовать приятно, – ответила я. Я хмурооглядела комнату. – Хотя немножко света не помешало бы.

Со стен тут же полился свет, обычный свет ситхена,вездесущий и неизвестно откуда бравшийся.

– Ой-ой, – сказал Рис.

– Что? – спросила я.

– Когда в твоей комнате погас свет, он погасвезде, – объяснил Дойл.

– И что мы ни делали, он не загорался, – добавилРис. Я проглотила непонятно откуда взявшийся комок в горле:

– Пока...

– Пока ты не попросила побольше света, – сказалРис. – Да-а, королева будет испытывать весьма противоречивые чувства поповоду новоявленной влюбленности ситхена в тебя.

– И какие?

– Радость из-за твоей силы и бешенство из-за того, чтоее саму ситхен больше не слушается.

Я облизнула пересохшие губы.

– Довольно, пусть поедят.

Дойл велел внести еду.

Китто втащил поднос, а прочие принесли напитки. Холод былпервым в веренице стражей, несших только оружие. Он посмотрел на меня иулыбнулся так, как улыбался мне одной. Если у него и были какие-то заморочкинасчет наших новых "татуировок", как у Дойла, то внешне ничего непроявлялось. Может, он просто был слишком рад видеть меня в сознании. А может,он меньше беспокоился о силе и власти, чем Дойл. Или, может, я не настолькохорошо понимала двоих моих мужчин, как мне казалось. Я – и не понимаю мужчинмоей жизни? Да, в это я могла поверить.

Мяса в рагу хватало в избытке, сок был густым и темным, слегким привкусом темного пива, компенсирующим сладость лука. Мэгги-Мэй знала,что мне нравится, а это блюдо входило в число моих любимых еще до того, как мыс отцом покинули волшебную страну ради мира людей. Мне тогда было шесть лет. Вглазах у меня защипало, и горло сдавило. Рагу было точно таким, как всегда. Какхорошо, что есть вещи, которые не меняются, которые всегда остаются такими, какбыли.

– Мерри, – позвал Гален, – ты плачешь?

Я отрицательно качнула головой, но потом кивнула.

Он обнял меня за плечи той рукой, на которой не былобабочки, притянул поближе. Наверное, я слишком перегнулась в талии, потому чтомоя собственная бабочка возмущенно затрепыхалась. От ощущения ее возни рагу тяжелобултыхнулось в моем животе. Я села очень прямо. У меня и так неплохая осанка,но до тех пор, пока бабочка не превратится в татуировку, горбиться мне никакнельзя.

– У тебя что-то болит? – спросил Дойл.

Я покачала головой.

– Ты поморщилась как от боли.

– Бабочке не нравится, когда я горблюсь. – Голос уменя был много суше, чем глаза. По голосу никто не догадался бы, что я плакала.