В обычных тюрьмах по установившейся традиции арестантовразделяли по полу. В армейских же крепостях было иначе. Уже император Фергусвар Эмрейс, вводя специальным декретом равноправие женщин в имперской армии,постановил, что уж ежели эмансипация, так до конца, равноправие должно бытьполным и абсолютным, без всяких исключений или поблажек для какого-либо изполов. С того времени в крепостях и цитаделях Империи арестанты сидели вместе.

– Ну, так как? – повторила старшая Скарра. –Выпускают тебя?

– Жди! – горько отозвалась Веда, по-прежнему неподнимая головы от рук. – Считай, повезет, если не повесят. Холера!Выдавала всю правду, ничего не скрывала, то есть почти ничего. А эти сукины дети,когда принялись меня допрашивать, так для начала идиоткой перед всемивыставили, потом оказалось, что я личность, не заслуживающая доверия, ипреступный элемент, а под конец вышло мне соучастие в заговоре, ставящем цельюнизвержение.

– В низ, стало быть, свержение, – покачала головойстаршая Скарра, словно понимала, о чем речь. – Ага, ну ежели в низ… тодержи жопу шире, Веда.

– Будто я не знаю.

Младшая Скарра потянулась, снова зевнула широко и громко,словно леопардиха соскочила с верхних нар, энергичным пинком отшвырнуламешающий ей табурет Петюха, плюнула рядом с табуретом. Петюх заворчал, но ни начто большее не осмелился.

Петюх был на Веду смертельно обижен. А сестер вдобавок ибоялся.

Когда три дня назад ему в камеру подкинули Веду, то оченьскоро оказалось, что Петюх, если в принципе и допускает эмансипацию иравноправие женщин, то имеет на сей счет свое собственное мнение. Посреди ночион накинул Веде одеяло на верхнюю половину тела и намеревался воспользоватьсянижней, что, возможно, ему бы и удалось, если б не то, что Петюх взвылоборотнем и заплясал по камере, словно укушенный тарантулом. Веда же из чистоймстительности телепатически принудила его опуститься на четвереньки и ритмичноколотиться головой в обитые железом двери камеры. Когда потревоженные страшнымгрохотом стражники отворили дверь, Петюх ткнулся макушкой в одного из них, зачто немедля получил пять ударов окованной железом палкой и столько же пинков. Витоге в ту ночь Петюх не испытал того блаженства, на которое рассчитывал. Иобиделся на Веду. О реванше он даже не помышлял, так как наутро в камеру попалисестры Скарра, таким образом прекрасный пол оказался в большинстве, и к тому жевскоре выяснилось, что точка зрения сестер Скарра на равноправие почтисовпадает с Петюховой, только с точностью до наоборот, если говорить опредначертанных полам ролях. Младшая Скарра хищно поглядывала на мужчину иизрекала недвусмысленные замечания, а старшая хохотала, потирая руки. Эффектбыл таков, что Петюх спал с табуреткой в руках, которой в случае чегонамеревался защищать свою честь и достоинство. Однако шансы и перспективы унего были ничтожны – обе Скарры служили в линейных частях и были ветераншамимногих сражений, так что табуретки б не испугались, когда хотели насиловать –насиловали, даже если мужчина был вооружен бердышом. Однако Веда была уверена,что сестры просто шутят. Ну, почти уверена. Скажем так.

Сестры Скарра сидели за избиение офицера, по делу жепровиант-мастера Петюха велось следствие, связанное с большой, громкой и захватывающейвсе более широкие круги аферой – кражей армейских луков.

– Да, держи жопу шире, Веда, – повторила старшаяСкарра. – В хорошее дерьмо ты вляпалась, думаю. А вернее – тебя вляпали. Икак же ты, ядрена вошь, сразу-то не сообразила, что это политическая игра!

– Ха-а! – только и ответила Веда.

Скарра взглянула на нее, не очень понимая, как следуетразуметь односложное замечание. Веда отвела глаза.

«Не стану же я рассказывать вам то, о чем промолчала передсудьями, – подумала она. – То есть что знала, в какое дерьмовляпалась. И то, когда и каким образом об этом узнала».

– Хорошенького ты себе пивка наварила, – мудроотметила младшая Скарра, менее сообразительная, которая – Веда была в этомубеждена – вообще не понимала, о чем идет речь.

– Ну а как все-таки было с цинтрийскойкняжной-то? – не отступала старшая Скарра. – Ведь ее вы в концеконцов сцапали, а?

– Сцапали. Если так можно выразиться. У нас сегоднякоторое?

– Двадцать второе сентября. Завтра Эквинокций.

– Ну да! Вот удивительное совпадение. Стало быть,завтра тем событиям будет точно год… Уже год!..

Веда растянулась на нарах, подложив сплетенные пальцы рукпод голову. Сестры молчали, надеясь, что это было вступление к рассказу.

«Ничего не получится, сестренки, – подумала Веда, глядяна выцарапанные на досках верхних нар грязные картинки и еще более грязныенадписи. – Не будет никаких рассказов. Даже не в том дело, что от вонючегоПетюха несет обосравшейся подсадной уткой или каким другим коронным свидетелем.Я попросту не хочу об этом вспоминать. О том, что было год назад, после тогокак Бонарт ушел от нас в Клармоне.

Мы прибыли туда с опозданием в два дня, – все-такипринялась она вспоминать. – Следы уже успели остыть. Куда охотник поехал,никто не знал. Никто, кроме купца Хувенагеля, конечно. Но купец Хувенагель соСкелленом разговаривать не пожелал и даже под крышу к себе не пустил. Передалчерез слуг, что у него-де, нет времени и аудиенции он не даст. Филин раздувалсяи тощал, но сделать ничего не мог. Ведь мы были в Эббинге, а там у него никакихправ не было. А по-другому, нашими методами, за Хувенагеля браться былоневозможно, потому что у него там, в Клармоне, личное войско, а ведь войнуначинать было нельзя.

Ну, Бореас Мун вынюхивал, Дакре Силифант и Оль Харшеймзанимались подкупами, Тиль Эхрад – эльфьей магией, а я учуивала и слушаламысли, но это мало что дало. Вроде бы узнали мы, что Бонарт выехал из городаюжными воротами. А прежде чем выехать…

Был в Клармоне храмик, маленький такой, лиственничный… Рядомс южными воротами, у торговой площадки. Перед отъездом из Клармона Бонартистязал Фальку арапником. На глазах у всех, в том числе и у жрецов, на тойплощадке у храмика… Выкрикивал, что покажет ей, кто тут ее господин иповелитель. Что сейчас он ее батогом поучит, как хочет, а то и насмерть заучит,потому как никто за нее не встанет, никто не заступится – ни люди, ни боги».

Младшая Скарра выглядывала в оконце, уцепившись за решетку.Старшая выедала кашу из миски. Петюх взял табурет, лег и укрылся одеялом.

Из кордегардии доносился звон, перекликались стражи настенах.

Веда повернулась лицом к стене.