— Ты, наверное?

Илья-пророк хохотнул:

— Если бы! Но я чужак, он больше своим доверяет. Первымстал Николай, прозванный... как ты думаешь... как?

— Святой, — предположил Томас. — Праведный,Чистейший, Непорочный...

Перун рыкнул с гневным отвращением:

— Угодник! Николай Угодник.

Томас брезгливо передернулся. Угодничество отвратительновсегда, а угодничество перед богом — втройне.

— И Господь его терпит?

— Терпит, — сказал Перун ядовито. — Этотлакей потому и пролез в первые, что умеет лизнуть где надо. А народ-то каков!Уже поговаривают я сам слышал! — что когда бог умрет, то именно этот лакейзаймет его место... Совсем гордость потеряли... или уже истребили, еслиподлейшее угодничество стало добродетелью!

Томас пробормотал смущенно:

— Говорят же: нужны не праведники, нужны угодники. Но янадеюсь, что святая церковь найдет в себе силы побороть скверну.

Кони неслись как звери, снежно-белые гривы трепало встречнымветром. Колесницу несло ровно, без рывков, только совсем редко потряхивало наневидимых ямах.

Голубое небо медленно темнело, стало синим, потом добавилсястранный лиловый цвет, словно перед грозой. Томас с изумлением и страхомувидел,

как робко блеснула слабая звездочка. Но потом разгореласьярче, а вслед высыпали еще и еще, в то время как небо темнело все больше, сталозловеще фиолетовым.

За спиной зашипело, а когда Томас быстро обернулся, слева отколесницы быстро удалялся вниз огненный шар. Глаза сморгнули, ослепленныеблеском, за это время шар уменьшился до крохотной точки и пропал.

Калика пожал плечами на вопросительный взгляд Томаса, чтовзбесило, почему-то отшельнику кажется, что такие звезды в родной Британии сыпятсяс неба как майские жуки в теплый июньский вечер: хоть не садись с кружкой эля всаду — нападает с добрую дюжину, а по голове и ушам настучат как градины...

Илья перехватил взгляд рыцаря, бросил густым могучимголосом:

— Это что... Бывало, сыплются как горох из порванногомешка! Целыми роями... Светло становится как днем, когда со всех сторон...

— А... не попадают? — спросил Томас осторожно.

Илья кивнул на борт. В зияющей дыре с опаленными краямизлобно свистел ветер.

— Вчера... Было две, но одну плотник успел заделать. Даи то, как не заделать, дыра — конь пролезет...

Томас опустил взгляд под ноги, мороз проник в сердце. Из-подковрика, на котором стоит, белеют новенькие дубовые планки, только чтооструганные!

Среди блистающих грозно облаков высились исполинскиемассивные ворота из толстых дубовых досок. Створки в медных лапах, с широкимкозырьком, чтобы укрыться от дождя. Рядом с воротами высокая калитка, всадникпроедет, не склонив головы. Высокий забор из заостренных бревен, не перемахнутьлихому человеку.

По мере того как колесница приближалась, быстро сбрасываяскорость, Томас рассмотрел сквозь дырочку в борту, что к калитке тянетсянескончаемая вереница сгорбленных людей, большей частью в лохмотьях, прокаженных,нищих, уродливых, юродивых, бесноватых, а редкие монахи выглядели среди них каквороны среди голубиных стай.

Лежать, скорчившись в три погибели, под ногами пророка, былонеудобно, да еще старый потертый ковер сверху, свежесодранные шкуры, спроситьбы что за звери, но Томас затаил дыхание, ибо возле калитки стоял крепкиймужик, широкий в плечах и мускулистый. Черная разбойничья борода начиналась отглаз, острых и цепких, горбатый нос нависал над толстыми вывернутыми губами, отушей по обе стороны свисали пейсы. Он был в белой хламиде, подпоясан толстойверевкой, на которой висел массивный ключ, тоже золотой.

Очередь продвигалась медленно, каждого мужик долго ипридирчиво расспрашивал. Илья-пророк придерживал коней, бросил насмешливо:

— Дотошный... А очередь все растет!

— В запасе вечность, — прошептал Олег. Он затаилсярядом с Томасом, его локоть больно уперся Томасу в щеку, но Томас терпел, ужеподъезжали к воротам. — Как у него, так и у бедолаг, которым, возможно,это на руку.

— Почему?

— А куда большая часть пойдет?

Словно в ответ, Петр сделал небрежный жест, и несчастнаяфигурка с жалкими крылышками, с жалобным криком провалилась сквозь облако.Вдогонку прогремел яростный крик святого Петра:

— Мне плевать, что ты безгрешен, сэр Томлинсон!.. Ночто ты сделал доброго?

Илья остановил коней перед воротами, Петр смотрел наколесницу и ее возничьего угрюмо и подозрительно. Илья улыбнулся, показавкрепкие зубы в волчьем оскале:

— Открывай, ворота.

— Что-то запаздывать начал, — пробурчал Петр.Глаза его подозрительно пробежали по колеснице. — С кем ты тамразговаривал?

— С конями, конечно, — удивилсяИлья-пророк. — Кони у меня умные! Они не стоят, как ослы, на месте, аносятся по свету!

Петр прорычал зло:

— Опять кого-нибудь задавил?

— Вроде бы нет, — удивился Илья. — С чего тывзял?

— Кровь на спицах!

— А-а-а-а... Это я одному уступил дорогу. А он такудивился, что бряк прямо на колесо. Ударился головой, а теперь головы самзнаешь какие. Вот раньше были чугунные, литые, как у тебя...

Петр плюнул коням под копыта, пошел к воротам. Томасуказалось, что открывает невыносимо медленно, замок сломался, ключ застрял, нонаконец тонко скрипнуло, кони нетерпеливо пошли вперед, грудью отворяя створкишире.

Когда колесница прогрохотала окованными медью ободами поудивительно чистым плитам, Олег тихохонько выглянул одним глазом. Петр ужезакрыл ворота и вернулся к калитке. Олег прошептал:

— Я ж говорил, что только в математике нет царскихдорог!

Томас потихоньку отодвинулся от локтя, растирал ладоньюбудущий кровоподтек. Колесница свернула к гигантскому зданию, светлому, избелого мрамора, что как сверкающая глыба возвышалась над ровной, как стол,равниной. Однако над белым дворцом колыхался теплый воздух, в стене на стыке сполом темнели отверстия, откуда по широкому желобу медленно вытекалазеленоватая вода со знакомым запахом.

Олег принюхался:

— Конюшня?

— Здесь много коней, — усмехнулся Илья сгордостью. — И Георгий приучается к седлу. Здесь кони старых героев, я ихдержу в холе.

Колесница прогрохотала колесами по мраморным плитам. Ильясоскочил, вопросительно смотрел на Олега и Томаса. Олег выпрыгнул первым:

— Спасибо. Не обижайся на резком слове, ладно?