– Ты можешь покормиться на ком-нибудь другом, кто ужетвой возлюбленный.

– Ты имеешь в виду, что новое потрясение для этого дня мнене нужно, – сказала я и стала смеяться, но смех кончился всхлипом, и яприкусила губу, чтобы его сдержать.

Меня пожирала паника, проедала дыры в костях ивнутренностях, и я становилась все более и более хрупкой, и когда мне будетнужнее всего, от меня ничего не останется, кроме страха – ничего полезного неостанется.

Я шепнула, потому что не доверяла своему голосу: я либоснова заорала бы, либо разрыдалась. Ни то, ни другое мне не было нужно.

– Жан-Клод думает, что сила Реквиема может преодолетьмою неохоту. Я должна напитать ardeur, а мне так не хочется. Если сила Реквиемаможет меня заставить его захотеть, то присылай его, потому что сейчас я никогоне хочу. Просто хочу, чтобы ушли все к такой-то матери и дали мне покой.

У любого другого был бы обиженный вид, но не у Мики. Онвыслушал все это со спокойным лицом и тихо сказал:

– У всех у нас есть предел прочности, Анита. У всех.

Я стала качать головой, снова и снова.

– Мы не можем себе позволить, чтобы я сегоднясломалась.

Он вздохнул:

– Хотелось бы когда-нибудь, чтобы был момент, когда тымогла бы сломаться, если захочешь.

Я увидела в его глазах непролитые слезы.

– Не плачь, – попросила я.

– А почему? Кто-то из нас один должен.

Он отвернулся, и первая слеза скатилась по его щеке.

Я схватила его за руку, переползла по кровати, прижала ксебе. И тут, как я и знала, я сорвалась. Я рыдала, вопила, цеплялась за него, исама себя за это ненавидела. Слабачка, чертова слабачка.

Где-то посреди этого срыва я поняла, что меня держат ещечьи-то руки, не только Микины. Я отталкивала их, наполовину вырывалась,наполовину цеплялась сама, будто не могла решить, хочу я, чтобы меня не трогалиили чтобы не отпускали. Услышала истерический голос: «Не хочу… не могу, немогу!», поняла, что голос этот мой, но все равно не могла перестать.

– Не могу я этого ребенка, тесты, ardeur, не хочу, нехочу новых мужчин, хватит с меня, хватит!

Потом слова сменились всхлипываниями, наконец и онипрекратились. В конце концов я просто затихла в их объятиях, слишком усталая,чтобы шевелиться, чтобы протестовать. Потому что где-то посреди всего этогоРичард прижал меня к себе, к своему телу, и я ничего больше не чувствовала,только как он держит меня. Ничего, ничего не чувствовала, и была рада. Слишкоммного у меня было последнее время чувств, слишком много.

– Ее энергия ощущается по-другому, – сказал он, иголос звучал дальше, чем должен был. Он высок, но я-то лежала у него наколенях, не так далеко.

Чьи-то еще ладони ощупали мои руки, лицо, плечи. У менязакрывались глаза, открывать их не хотелось, не хотелось никого видеть. Никогоиз них.

– Ей холодно.

Голос Жан-Клода, рука его убралась от моей щеки.

Да, холодно, мне было очень, очень холодно. До самойсердцевины, будто никогда уже мне не согреться. Руку задел мех, и я открыла глаза,увидела склонившегося у постели Натэниела. Лицо его все еще было этойнезнакомой смесью человеческого лица и леопардовой морды. Один раз, один разбыло это лицо надо мной, когда мы любили друг друга. Всего один раз.

Чьи-то руки тронули мое лицо, повернули посмотреть наРичарда и Жан-Клода. Руки, их руки, по обе стороны моего лица. Такие теплыеруки. Не сразу я поняла, что обе руки теплые. Неужто Жан-Клод столько силынабрал на Огюстине, что до сих пор теплый на ощупь?

Их лица расплывались у меня в глазах, как я ни щурилась.

– Вы оба теплые, – шепнула я.

Ричард заговорил медленно, тщательно выговаривая слова,будто боялся, что я их не пойму.

– Анита, ты на ощупь холоднее Жан-Клода.

Я нахмурилась, пытаясь навести глаза на его лицо. Почти удалось,но у меня будто внимание рассеялось перед тем, как я смогла их заставитьслушаться.

– Что-то не так. Не так.

По-прежнему шепот, а ведь я говорила вслух.

– Да, – сказал он, – что-то не так. Он глянулна Жан-Клода: – Я не чувствую ее. Она у меня на руках, а я не чувствую ееэнергии.

– Она отдаляется от нас, – сказал Жан-Клод.

– Отдаляется – что это значит? – спросил Ричард.

– Я думаю, ma petite пытается разорвать связи,привязывающие ее к нам.

– В смысле – разорвать триумвират?

– Oui.

– А она это может? – спросил кто-то.

– Анита сможет сделать все, что захочет, –произнес рычащий голос Натэниела.

– Не знаю, возможно ли это, но знаю, что онапытается, – сказал Жан-Клод.

– Это подорвет твою власть начисто.

Голос Ашера, хотя мои глаза не могли его в комнате найти.

– Значит, так тому и быть, – сказал Жан-Клод. Ястаралась разглядеть его, увидеть, как он смотрит на Ричарда. – Ричард,зачем такая трагическая маска? Ты же освободишься от триумвирата, Ричард,освободишься от меня.

– Ты знаешь, что я этого хочу, но чего это нам будетстоить? Она так холодна на ощупь.

В поле моего зрения вплыло лицо Жан-Клода.

– Ma petite, сбрось щиты. Сбрось так, чтобы я тебяощущал. Дай поделиться с тобой энергией. Ты в тревожном состоянии, ma petite.

Я покачала головой, и мир поплыл цветными полосами. Менязатошнило на миг, и тут я поняла, что больна. Больна сердцем, больна душой,всем на свете. Где-то глубоко внутри я старалась отменить все свои решения. Ястаралась взять ходы назад в игре, которая слишком далеко зашла, чтобы переигрывать.Сознание мое понимало, что уже слишком поздно, но не оно сейчас мнойкомандовало. А с подсознанием – как спорить? Как спорить с той частьюсобственного мозга, присутствие которой почти не ощущаешь никогда? А самоехудшее – я не была уверена, что хочу спорить.

Послышался запах леопардового мускуса, и я знала, что этоНатэниел, когда его голос прорычал:

– Дамиан!

Я открыла глаза; передо мной расплывалось черное пятно лица.Натэниел отодвинулся, чтобы я его видела. Я повторила за ним:

– Дамиан.

– Дамиан умрет, – сказал Натэниел.

Я заморгала. Что он сказал, я слышала, но не могла понятьсмысла. Наверное, мое недоумение отразилось на лице, потому что Жан-Клодсказал:

– Я не знаю, возможна ли твоя отчаянная попытка, ноесли она удастся, Дамиан умрет. Его кровь течет только твоей силой, Анита. Безнее твой слуга-вампир более не встанет из своей могилы. Он умрет и останетсямертвым.