– Еще через неделю Госдума обратится к Советскомуправительству с просьбой о включении в СССР на правах союзной республики.Скажи, ты можешь мне гарантировать, что не будет какого-нибудь варварства,какой-нибудь тотальной оккупации? Ведь это же не нужно в нашем случае, совсемне нужно. Чехи – чужие, они хотели отколоться, мы свои, мы хотим слиться.Насильственный акт здесь не нужен. Нужна некоторая постепенность, такт… В концеконцов, по конституции каждая союзная республика имеет право на свободный входи выход, на международные отношения, даже на свои вооруженные силы. Наши«форсиз» станут частью Советской Армии, зачем же нас оккупировать?Социалистические преобразования тоже нужно проводить постепенно – мы долго ещесможем быть источником твердой валюты. Пусть меня вышлют сразу, пусть нас всех,«одноклассников», вышлют в Кулунду, посадят во Владимирский централ, пусть хотьрасстреляют, мы готовы, но с Островом, с населением нужна постепенность,варварские акты неуместны… Оккупация может потрясти и нас, и вас, можетпривести к самому невероятному… к войне… Я пытался несколько раз выходитьнаверх за такими гарантиями, но там, как всегда, делают вид, что нас вообще несуществует. В конце концов, ты проводишь здесь политику правительства, Марлен.Я не встречался все эти месяцы с тобой из-за телевизионного хвоста… Они быскомпрометировали нас обоих… Теперь выхода нет – отвечай напрямую: хватит тамума не оккупировать нас?

Лучников, высказывая это, говорил как бы сам с собой, нопосле последнего вопросительного знака повернул лицо к Кузенкову и слегка обомлел.Солидный его друг, само воплощение спокойствия и стабильности, выгляделдиковато, с мокрыми завитками волос, прилипшими ко лбу, с горящим взглядом,устремленным в грохочущий мрак Азовского залива.

– Ума? – взвизгнул он и расхохотался. –Ума-то хватит! В малых дозах ума у нас хватает, а много не нужно!

– Что с тобой? Марлен? Идем назад в «Трезубец»! –Лучников с трудом остановил стремящееся куда-то мощное тело МарленаМихайловича, повернул его в обратном направлении.

Марлен Михайлович вырвался, прижался к бетонным плитам дамбыТретьего Казенного Участка, распростер вдоль стены руки. Глаза его,расширившись неимоверно, проницали ночной шторм, а рот кривился всаркастическом смехе.

Грохочущие белые валы один за другим шли на них, и Лучниковподумал, что буря усиливается и в конце концов может расплющить их о камнидамбы. Пока валы разбивались метрах в двадцати от них, но бурлящая пенадокатывалась уже до стены. Через час волна будет бить в дамбу и взлетать надней, как сейчас она взлетает над морем.

– Вот как? Ты сторонник постепенности, Луч? –бормотал, борясь с неудержимым смехом, Марлен Михайлович. – Ты хочешьтолько себя принести в жертву, да? Всех остальных ты хочешь спасти?Мессианство? Выход в астрал? Протоптал себе дорожку на Голгофу? Ты не понимаешьразве, что дело не в мудрости наших мудрецов и не в твоей жертвенности? Ты что,разве не видишь ее? Не замечаешь ее свечения? Не понимаешь, что это она насвсех крутит?

Перепуганный Лучников тряхнул Марлена Михайловича, шлепнулего по щеке тяжелой ладонью.

– У тебя срыв, Марлен! Возьми себя в руки. О чем тыбормочешь?

– Об Основополагающей, вот о чем, – захохоталКузенков.

Лучников неуверенно рассмеялся.

– Это ваши марксистские бредни, а я не марксист…

– Ха-ха-ха! – Кузенков взревел совсем уже бешенымхохотом и простер руки во мглу. – Марксист ты или в боженьку своеговеруешь, но ведь не можешь ты не видеть реальности, не можешь не видеть ее, ее огромноготела, ее свечения!

Он оттолкнулся от стены, побежал к морю, и через минутуочередной белый вал накрыл его с головой. Лучников бросился за ним. Волнаоткатывалась, и теперь они оба оказались по пояс в кипящей белой пене… то тут,то там в водоворотах крутились ящики, бревна, доски, комки пластика, бутылки,куски пенопласта, обрывки оранжевой штормовой одежды. Лучникова отделяло отКузенкова метров десять, он понял, что может его догнать, когда вдруг лучмощного прожектора опустился на море сверху, с дамбы, и он увидел в этом луче,как новая белая стена, неистовая, идет на них, подбрасывая на гребне новыеошметки моря.

– Марлен! – отчаянно закричал он. – Стой!

Кузенков, словно ребенок, ошарашенный счастьем купания,повернул к нему хохочущее лицо.

– Она! Она! – кричал генконсультант.

Вал накрыл его, потом вышвырнул на гребень. В лучепрожектора было отчетливо видно, как в голову ему въехало толстенное бревно.Через мгновение вода накрыла и Лучникова. Он бешено поплыл вперед, сновапытаясь догнать Кузенкова.

Когда он вытаскивал на берег бесчувственное телогенерального консультанта, на дамбе и на полосе песка вдоль дамбы уже былополно народу. Он видел стоящую по пояс в воде Кристину, бегущих к нему ребятохраны, видел Сергеева, Востокова и даже Игнатьева-Игнатьева. Все было отчетливовидно, повсюду полыхали софиты. Ти-Ви-Миг вел прямую передачу с места действия.

В середине весны, то есть к концу апреля, склоны Карадага,Сюрю-Кая и Святой Горы покрываются цветами горного тюльпана и мака, что радуети вдохновляет зрение. Цветение полыни, чебреца и лаванды наполняет воздухмимолетной, такой, увы, летучей и быстро пропадающей обонятельной поэзией. Нехочется пропустить ни мига из этой череды быстро проносящихся мигов цветения.Ночью – окна настежь, днем – блуждание по горам. «Я надеюсь, что после менятысячи тысяч раз будет цвести этот склон, ведь вот после Макса чуть не полсотнираз цветет… – думал Арсений Николаевич. – Ну а когда земля начнетостывать, когда солнце начнет остывать, то по теории вероятности все равно где-нибудьво Вселенной возникнет точно такой же склон и на нем будут раз в год цвеститюльпаны и маки, лаванда, полынь и чебрец…» С улыбкой подумалось, конечно, что,по теории вероятности, может оказаться в тех неведомых глубинах и подобныйстарик среди подобного цветения, но улыбка эта была подавлена коротким смешком.

Между тем высокий старик в старом белом свитере из альпаки,в старых крепчайших ботинках, вполне еще ловкий и совершенно уже добрый ичистый, что в старости случается далеко не со всеми, вполне был достоинповторения в рамках теории вероятности.