поздоровался с ней за лапу и пожелал ей еще долгого века…

Домой по просеке, где 2 года назад ставили столбы электрической линии.

Вот и скамейка, на которой сидели с Инной и пытались починить молнию ее любимой кожанки, точно такой, как сейчас на мне.

…Как пронзительно больно было тогда за огорченную Инку…

То была одна из последних наших прогулок здесь, в Усть-Нарве…

Свернул на памятную «папоротниковую» аллею. Пеньки наши… Присел отдохнуть. Крик желны, друга давних лет, — «вестника безвестности лесной»… Мелькнула вдалеке и уселась где-то, стала звать протяжным своим зовом…

Завтра 2 недели, что я сюда приехал. Медленно, емко и нелегко идет время мое здесь… не то что с Инной, когда оно неслось, стремительное и быстрое, дни хоть и разные, но мелькали — не удержать…

14 августа.

Утром в аптеку. Там, на углу, расписание пароходиков. Не долго думая, поехал с ближайшим пароходиком в Нарву. Купил очень нужные здесь нынче теплые носки и верхние рубашки и совершенно не нужный мне широкогорлый термос (для «второго»).

Вернее всего, подсознательно это произошло так: наш широкогорлый термос нынче разбит. Но ведь он был очень необходим, необходим, чтобы носить Инке горячее второе блюдо… Хотелось зайти и в ювелирный магазин и посмотреть керамику, чтобы привезти, подарить, обрадовать…

15 августа.

С утра занимался: «Петрушка» и немного Франк. После обеда ответил на письма: Маршиде, Марианне, Слонимскому; телеграммы — Але и Яше. День теплый. Солнце. Курчавые облака.

Но сердце в слезах по Инне…

Отправил письма и прошел к морю. На море — синева, теплынь, дыхание ветерка, легкое журчание волночек. Посидел у устья.

С гордостью предъявил пограничнику пропуск — доказательство своей причастности к этим Инкиным местам.

На песках того берега, как всегда, белыми яблочками расселись чайки и, мягко озаренные, зеленеют дальние сосняки, неподвижно уходящие, извечно зовущие… на песке, у самой воды, кем-то написанные слова: «Пусть всем будет хорошо!!! (подчеркнуто было писавшим). Пусть всегда будет солнце!!! Пусть всегда будет небо!»

Боже мой! Ведь это слова песенки, которые так часто полушутя, полусерьезно любила напевать Инка, смеясь и подражая маленькой девочке…

Но только она всегда пела и последнюю строчку: «Пусть всегда буду я!»…

За последнее время (случайность ли, нет ли, не знаю) обстоятельства дают мне повод, вернее, утоляют мою жажду, хоть на минуту допустить, поверить, что Инна слышит меня, чувствует…

Вчера, например, перед сном, когда, импровизируя на своем крохотном пианино, пытался говорить с Инной, когда, неудовлетворенный, бросил и с необъяснимой, смутной надеждой включил радио, — вдруг в тишине, постепенно усиливаясь, зазвучало пение и слова: «…люблю его, я все его люблю…»

После чего одна за другой последовали вещи, будто намеренно Инкой подобранные, подобранные для меня, для этого моего часа: «Серенада» Чайковского, «Сирень» Рахманинова («В жизни счастье одно…»), ария Шарлотты Массне, ария Далилы…

16 августа.

Воскресенье сегодня…

Солнечно, тепло. Не стал работать и я. Пошел в церковь, к обедне.

«…Твоя от Твоих, Тебе приносяще, от всех и за вся…»

Чей Дух, чей великий Дух был осенен этими (великими) словами, этой формулой из формул?! (откровением этих слов).

Вспомнил, как в прошлое воскресенье Светка за обедом сказала мне: «Бабушка говорила, что сегодня в церкви поминали Инну Михайловну!» Ожидая матушку после обедни, просидел в уголке церкви еще и молебен и чью-то панихиду.

«Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков».

«Во блаженном успении — вечный покой»… во блаженном…

Домой морем, в солнце, свежем ветре, запахе водорослей.

…Как гордился я, когда шел здесь с Инной!

Как широко и молодо шагали мы рука об руку, тесно ощущая друг друга… Даже и сейчас радость та — легкая и влюбленная — трепещет во мне…

Почему же, почему ее нет здесь самой? Почему сама она лишена радости?

Почему дано ей жить только во мне?

За что же, Господи, ты пресек ей возможность благодарить Тебя за каждый миг дыхания?.. Ведь она так умела славить Тебя своим даром радоваться!..

После обеда навестил меня Ефим Григорьевич. Сказал мне: «Вы даже в своем несчастье счастливы…» 8 час. вечера. Впервые пишу при электрическом свете… Небо затянуло, зашуршал дождь… Осень идет…

После ужина у меня Андр. Митр. Снова о молитве, Писании, религии…

17 августа.

Ночью томительно проснулся, было 1 час. 40 мин. — час Инны… До самого обеда сидел вспоминал Седьмую симфонию Бетховена. Зашел Коля Р. Сел писать, бедняга, письмо своей Тамаре.

Пошел дождь. Холодно. Ветрено. В городе тоже, верно, ненастье…

И над могилкой… с креста свисают светлые, холодные капли, качаются мокрые, тяжелые березы на ветру…

И впереди вот так же: холодная, одинокая жизнь в пустом Инкином доме…

Навсегда…

После обеда поиграл «Лебедя». Выглянуло солнце. Вышел подышать. Посидел у «Виллы Иренэ» и на бревнах у моря. Над заречьем сгрудились тучи. Море холодное и пустынное. У Рабиновичей; беседа с Верой Евгеньевной о болезни Инны.

18 августа.

Утро погожее, тихое, теплое. Позвонил Коле. Условились идти на хутор. Переехали на тот берег и пошли, не торопясь.

Пройдя деревню, отдохнули в тени сарайчика у зеркальносолнечной протоки. На дальнем берегу пестрой лентой тянулось стадо, высились стога, синел боровой берег Тихого озера.

На хуторе, у стариков, закусили, попили чай, побеседовали, прикидывали, что где сделать по дому, если придется жить. Старики совсем подряхлели. Особенно бабка, в чем только душа держится… Вынесла показать шерстяные носки, связанные ею для Инны… «Это я — для хозяйки… а хозяйка-то и ушла…»

Сходили на бережок, я умылся холодной речной водицей.

Вместе с дедом высоким берегом реки — все я боялся, как хватит сил увидеть его, — дошли к Лидии Григорьевне. Над дорогой, над рекой реют щебечущие стаи ласточек. Провода сплошь унизаны ими. «Готовятся к отлету», — сказал дед. Вернулись на хутор. Малый часок посидели в тени на пороге крыльца у пчельника. Скитская тишина. Гудят пчелки.

В солнце и тепле раскинулись старые сосны. Появился дедов кот, ластился, разлегся неподалеку в траве. Впервые понялось: ведь это все мое… может быть, здесь будет моя Пустыня, жизнь грядущих дней…

Бабка, провожая, сказала: «Каждый должен готовиться в путь печальный, дальний путь, неизбежный путь…»

Необычаен был сегодня мир: после ненастья и холода — зеленеющая земля раскинулась в безмолвии, тепле и свете, окутанная нежной, прозрачной дымкой. Поля, опушки лесов, излучины реки, дали — все будто курилось, истаивая в тончайшей синеве…

Но легче, тоньше и нежнее был трепет в Душе моей, рожденный то