— Прохождение одного дела в среднем занимаетчетыре месяца, — добавляет Букер. — Если захочешь, я могу каждый месяцперекидывать тебе штук по двадцать, а то и больше. Если будешь отправлять ихвсе скопом в один день, в один суд и одному судье, то и рассмотрение всех ихназначат на один день, так что лишний раз мотаться в суд тебе не придется. Такуж принято с делами о неплатежах. На девяносто процентов это работа сбумажками.

— Согласен, — говорю. — Может, ещё чем помочь?

— Не исключено, — отвечает Букер. — Буду иметьтебя в виду.

Приносят кофе, и мы переключаемся наизлюбленную тему всех юристов — сплетни о других юристах. Мы перемываемкосточки нашим бывшим однокашникам, судачим о том, кто и как устроился в нашемгрешном мире.

Букер восстал из пепла.

* * *

Дек обладает поразительной способностьюсовершенно бесшумно просачиваться в любую дверь, приоткрытую на какую-то долюдюйма. Со мной он проделывает этот трюк с завидным постоянством. Я мирно сижуза столом, с головой погруженный в свои мысли или в одно из редких имеющихся вмоем распоряжении досье, и вдруг — рядом вырисовывается Дек! Меня так иподмывает приучить его стучать в дверь, но уж очень не хочется с ним ссориться.

И вот Дек в очередной раз возникает передомной, словно чертик из табакерки; почту принес. Взгляд его замирает на стопкеновеньких папок в углу моего стола.

— А это что такое? — спрашивает он.

— Работа.

Дек приподнимает одну из папок.

— «Раффинз»?

— Да, сэр. Теперь мы представляем интересывторой по величине в Мемфисе фирме по торговле мебелью.

— Дела по взиманию неплатежей, — брезгливоговорит он, словно выпачкал руки. И это человек, который мечтает об очередномкрушении парохода.

— По крайней мере, работа вполне честная, —возражаю я.

— Возни столько — черт ногу сломит, — ворчитДек.

— Ну так продолжай обивать пороги больниц! —предлагаю я.

Дек вываливает груду конвертов на мой стол иисчезает так же безмолвно, как и возник. Я перевожу дух и вскрываю увесистыйконверт из «Трень-Брень». В нем пачка документов, дюйма эдак в два толщиной.

Драммонд ответил на мой вопросник, отказал вответе на вопросы, требующие признания или опровержения и приложил кое-какие иззапрошенных мной бумаг. Мне понадобится уйма времени, чтобы во всем этомразобраться, и ещё больше времени, чтобы понять, что он не прислал.

Наибольший интерес для меня представляют ответына мой вопросник. Я должен допросить в качестве свидетеля официальногопредставителя «Прекрасного дара жизни», и Драммонд предложил мне кандидатурунекоего Джека Андерхолла, юрисконсульта кливлендской штаб-квартиры компании. Ятакже запросил должности и адреса некоторых служащих «Дара жизни», именакоторых наиболее часто встречались в переписке страховой компании с Дот.

С помощью официальной формы, которую дал мнесудья Киплер, я готовлю ходатайство о допросе шестерых свидетелей. Провестидопрос предлагаю ровно через неделю, прекрасно понимая, что Драммонд полезет настенку. Что ж, таковы правила игры, он ведь и сам вел себя так же при выборевремени допроса Донни Рэя. Пусть поищет сочувствия у Киплера.

Мне придется слетать на пару дней в Кливленд, вконтору «Прекрасного дара жизни». Не могу сказать, что я очень об этом мечтаю,но выхода нет. Поездка влетит в копеечку — авиабилеты, проживание, еда,стенографистка и т. д. Я ещё не обсуждал это с Деком. В глубине души я ожидаю,что он вот-вот ворвется с вестью об очередной автомобильной аварии.

Дело Блейков между тем раздулось уже до трехобъемистых папок. Я храню их в картонной коробке на полу под столом.Просматриваю их по нескольку раз на дню, всякий раз спрашивая себя, отдаю лисебе отчет в том, что делаю. Кто я такой, чтобы мечтать о столь громкой победев суде? О том, чтобы утереть нос непревзойденному Лео Ф. Драммонду?

Не говоря уж о том, что я ещё ни разу несмотрел в глаза присяжным.

* * *

Донни Рэй слишком слаб, чтобы говорить со мнойпо телефону, и я качу в Грейнджер, чтобы навестить его дома. Сейчас конецсентября; точную дату я не помню, но впервые диагноз Донни Рэю поставили большегода назад. Открывает мне Дот, глаза её заплаканы.

— Он совсем угасает, — говорит она, шмыгаяносом.

Я думал, что хуже выглядеть невозможно, однакоДонни Рэй кажется ещё бледнее и изможденнее, чем в прошлый раз. Он спит,спальня погружена в полумрак. Солнце уже клонится к закату, и тени вычерчиваютправильные прямоугольники на белых простынях, застилающих узкую кровать.Телевизор выключен. В комнате царит безмолвие.

— За весь день он так и не притронулся к еде,— шепчет Дот. Мы стоим и смотрим на спящего.

— Боли его мучают?

— Не особенно. Я сделала ему два укола.

— Я посижу немного, — шепчу я, устраиваясь наскладном стуле. Дот покидает комнату. Я слышу, как она всхлипывает в коридоре.

Паренек кажется мне совсем бездыханным. Ясосредоточиваю внимание на его груди, пытаясь уловить хоть малейшие движениягрудной клетки, но ничего не замечаю. Тени сгущаются. Я включаю небольшойсветильник на столике у двери, и Донни Рэй шевелится. Глаза его приоткрываются,но ненадолго.

Вот, значит, как умирают те, кому отказывают ввыплате по страховке. Невозможно поверить, что в обществе, которое биткомнабито богатыми врачами, роскошными больницами, наисовременнейшим медицинскимоборудованием и кучей нобелевских лауреатов, Донни Рэю Блейку позволят вот такпросто умереть без надлежащей медицинской помощи.

А ведь его могли спасти. Согласно буквезакона, к моменту заболевания он был надежно прикрыт от грозы зонтиком (хотя идырявым) «Прекрасного дара жизни». А диагноз ему поставили, когда он былзащищен страховым полисом, за который его родители выложили приличную сумму.Согласно все тому же закону, «Прекрасный дар жизни» обязан обеспечить беднягенадлежащее лечение.

В один прекрасный день я все-таки повстречаюсьс человеком, ответственным за смерть Донни Рэя. Вполне возможно, что он или она— просто мелкая сошка, которая выполняла приказ. С другой стороны, он или онавполне может оказаться вице-президентом, который и отдал этот самый приказ.Жаль, что нельзя сейчас заснять Донни Рэя, чтобы вручить его фотографию этомучеловеку, когда мы наконец встретимся.