— Такое… дьявольское лицо.

— Красивое?

— Не знаю, — плачущим голосом сказал пророк и закрылсясложенными ковшиком ладонями, — не знаю я! Я боюсь, боюсь, я знаю, она придетза мной, найдет меня… Господи, спаси и помилуй!

— Да прекрати ты! — прикрикнул на него белобрысый Виталий. —Дальше говори.

Степана удивило, что нужно говорить что-то еще. Емуказалось, что уже вполне достаточно.

— Она в последний раз вчера приходила. Нет, позавчера. Нет.Не помню. Сказала, чтобы я взял топор и сегодня ночью пришел сюда, к воротам.Сказала, что сегодня она за все мне заплатит. За все труды. Что я больше ни очем не буду беспокоиться. Что я должен сделать последний шаг.

Чернов длинно присвистнул.

— С топором, значит? — переспросил он Леонида Гаврилина. — Кворотам? Ночью? Твою мать!..

— Я не хотел! — припадочно закричал Леонид Гаврилин. — Я нехотел!!! Я говорил, что не пойду, не смогу!!! А она сказала, что все равно менянайдет! Заставит! За волосы к воротам приволочет!!!

Он вдруг сполз со стула прямо к ногам своего спутника,зарыдал так отчаянно и громко, что Павел Степанов всерьез перепугался.

— Черный, дай воды! Да перестань ты рыдать, нас тут смотрисколько, мы твою сатанистку и близко не подпустим! Черный, дай, блин, воды!

— Воды ему еще! — пробормотал здоровяк презрительно и сильнодернул рыдающего Леонида Гаврилина за волосы. — Хватит, Ленька, кончай вопить!Ну!

Леонид Гаврилин утих на удивление быстро, с пола поднялсясамостоятельно и, пошарив трясущейся рукой, вернул себя на стул.

— А ведь электрик! — тоном человека, который огорчаетсяиз-за того, что потерял почти новые рукавицы, сказал Виталий. — Сто разговорил, бросай пить, приходи ко мне, я тебе платить буду, жить станешь какчеловек!.. Да что говорить!

И он махнул здоровенной натруженной ручищей.

— Спасибо, мужики, что предупредили, — проговорил Степаннегромко, — ну, Черный? Что делать станем?

— В милицию звонить, — буркнул Чернов, — по-моему, самоевремя настало.

— Оно, конечно, может, и настало, — согласился от двериникем ранее не примеченный капитан Никоненко, — только вполне можно и незвонить. Милиция уже прибыла.

В полном соответствии с планом Чернов уехал, как тольконачало смеркаться. Никоненко отбыл еще раньше, так что если кто и наблюдал заобъектом, должен был удостовериться, что к ночи Степан остался в конторе один.

Он лежал на продавленном, воняющем чем-то кислым диване,курил, смотрел в дощатый потолок, на котором от уличного фонаря лежали косыесиние тени, и вяло думал о том, что сейчас вот-вот все закончится.

Все закончится, он поднимется с проклятого дивана,впившегося в бока всеми пружинами, и поедет домой к Ингеборге.

Конечно, она не поняла из его объяснений, почему он так и неприедет сегодня ночевать, и, кажется, даже рассердилась, по крайней мере,акцент четко проступил в ее обычно такой правильной речи.

Степан улыбнулся, щурясь на дым, который в мертвенномуличном свете висел как привидение.

Все закончится, он перестанет мучиться над проклятымизагадками, навалившимися на него в последнее время, и сделает Ингеборгепредложение.

Классическое предложение руки и сердца — с бриллиантовымкольцом, с букетом белых роз и двухнедельным пребыванием в номере длямолодоженов в лучшем отеле Ниццы.

Нет, это как-то уж слишком пошло.

Пусть будет кольцо — женщины любят бриллианты. Хотя что онзнает о женщинах?!

Пусть будут розы. И еще шампанское. Настоящее, французское,с белой печатью, замороженное в серебряном ведерке. Интересно, где он возьметсеребряное ведерко? В его хозяйстве такого отродясь не было.

И — хрен с ним! — пусть будет номер для молодоженов в Ницце.Или лучше на Мальте. Он был на Мальте год или два назад, и ему там оченьпонравилось. А куда они денут Ивана?

В номере для молодоженов предусмотрено детское отделение илипредполагается, что у молодоженов нет детей?

А может, она еще и не согласится. Скорее всего она несогласится. Они провели вместе полдня и одну ночь, с чего он взял, что теперьона согласится выйти за него замуж?!

Он уговорит ее. Или Иван уговорит. Иван кого хочешьуговорит, когда ему нужно.

Степан усмехнулся и потушил сигарету в переполненнойпепельнице. И закурил следующую. Так ему до утра никаких сигарет не хватит.

С крыши мерно капала вода — тепло возвращалось, и снегмедленно, но верно отступал. К утру от него ничего не останется.

Интересно, что останется к утру от него самого?

Негромкий шум иностранной машины надвинулся на него, когдакурить он уже не мог и глаза слипались неудержимо, но он твердо знал, что недолжен и не будет спать. Он моментально проснулся и приподнялся на локтях напродавленном вонючем диване.

Так и есть. Урчание двигателя замерло довольно далеко,должно быть, у самых ворот, и больше не возобновилось.

Тот человек решил, что к конторе ему лучше подойти пешком.Без шума. Степан вслушивался в глухоту весенней ночи за окнами так отчаянно,что у него зазвенело в ушах и даже где-то глубже, внутри головы. Он был уверен— знал совершенно точно, — что тот человек уже здесь и теперь просто выжидает.Присматривается, Хочет удостовериться, что все идет так, как он задумал.

Степану отчаянно захотелось сесть. Лежа на спине, ончувствовал себя открытым и беззащитным, как глупый плюшевый медведь на книжнойполке его сына. Но он не мог себе позволить сделать лишнее движение.

Скрипнул мокрый песок. Человек приближался. Очевидно, ничегоподозрительного он не заметил, а может, в машине остался второй, готовый вслучае чего прийти на помощь.

Степан глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

Заскрипели ступеньки шаткой лесенки, открылась и закрыласьдверь — они никогда ее не запирали, если кто-то из них оставался ночевать вконторе.

Шаги в «предбаннике», полоска вспыхнувшего желтого света,очевидно, от фонаря, всхлип внутренней дверцы, секунда тишины, и Степан нажалкнопку выключателя в изголовье.

Обрушившийся сверху яростный свет ослепил и его, ивошедшего, но Степан первым пришел в себя.