— Здорово, Эдик, — сказал он Белову, — что так поздно? Ятебя раньше ждал!

— Ну, собственно, это ничего не меняет, то, что тыдогадался. Я всегда знал, что ты вовсе не так глуп. Медлителен малость, но неглуп. Но ты догадался слишком поздно, Паша. Кстати, можно узнать, какимобразом?

— Можно, — согласился Степан, — только ты мне сначала скажи,с чего все началось-то? И кто все задумал? Ты? Или?..

— Леночка, конечно, — усмехнувшись, сказал Белов, — когдаэта скотина Муркин решил, что нас он тоже может шантажировать — ну, раз я сплюс твоей бывшей женой и так далее. Леночка решила, что, убрав его, можнопровернуть блестящую комбинацию, в конце которой мы получим то, что нам обоимтак хотелось получить, — твой труп.

— А зачем вам мой труп? — спросил Степан с искренниминтересом. Он продолжал лежать на спине, закинув за голову правую руку, а Беловзадумчиво покачивал пистолетом перед самым его животом.

— Паш, контору унаследовал бы твой сын. Леля унаследовала бытвоего сына, все равно его больше некуда девать, и я получил бы твое место.Отличное место, уже нагретое, приработанное, раскрученное. Что тут непонятного?Твоим замом я бы оставался до конца жизни, своей смертью ты бы помер еще нескоро, а так я буду хозяин. Кстати, гораздо лучший, чем ты!

— Ну да, ну да, — согласился Степан.

— Я дал Муркину по башке, он свалился в котлован, и его рольв этом деле закончилась. Я же не знал, что он шантажировал еще эту дуруВолошину и что Петрович об этом догадывался! Самое главное было, что он большенам с Лелей не мешал. Потом все так запуталось, Сашка оказалась замешанной, мневсе это было очень смешно, особенно твои потуги сообразить что-нибудь связное!Ты все пыжился, пыжился, и все у тебя получалась какая-то ерунда. Меня этозабавляло. Потом Чернов муркинскую тетрадь украл из твоего сейфа, чем очень мнепоспособствовал: ты стал его подозревать. Потом Петровича пришлось… успокоить,потому что он тебе все что-то обещал рассказать, а я никак не мог понять, чтоименно он знает. Я тогда на Большой Дмитровке за дверью стоял и слышал, что онтебе пытался что-то объяснять, а ты его не слушал. Потом Сашка вылезла сосвоими откровениями, стало и вовсе забавно.

— А Гаврилин при чем?

— А Гаврилина Леля еще зимой отыскала. Понимаешь, он такойпридурок, что на него все запросто можно свалить, если надлежащим образом всеподготовить. Мы все подготовили. Она несколько раз его навещала, говорила, чтоон должен делать. Правда, она… перестаралась малость, он перепугался слишком,но это ничего. Сегодня ночью он придет на стройку и подожжет вагончик, в которомты будешь спать. Пьяный. Вагончик вместе с тобой сгорит дотла, а Гаврилингде-нибудь рядышком повесится. А может, тоже сгорит. Для пущего религиозногофанатизма. Сейчас это все любят. Местный Пуаро Никоненко на это очень дажекупится. Деревенские же все чудные. Я вполне допускаю, что все решат, что этоместо и вправду святое, что оно за себя мстит и так далее.

— А если он не придет?

— Кто не придет?

— Ну, Гаврилин не придет сюда. Чтобы меня поджигать.

— Придет, — успокоил Белов, — я проверял. Он дома. Послетебя я к нему съезжу и привезу. Так что все будет хорошо.

— Столько хлопот, — проговорил Степан почти сочувственно, —и все из-за какой-то паршивой конторы!

— Контора не паршивая, Паша, — покосившись на него, сказалБелов, — ты сам это отлично знаешь. Мне такую контору только отнять можно. Самя такую создать не способен.

— А Иван? — вдруг спросил Степан. — С ним что будет?

— Слушай, ну какое это имеет значение?! Тебе жить осталосьровно столько, сколько ты будешь мне рассказывать, как ты догадался, а тебяволнует непонятно что! Какая тебе разница? Это уже не твоя забота. Все. Твоизаботы все кончились.

Первый раз за весь этот дурацкий разговор Степану сталострашно. За себя и за Ивана.

Иван не может и не должен остаться один. Это невозможно.

— Чернов нашел в котловане зажигалку с кельнской выставки,где мы с тобой были. Свою я выкинул. Сашкина осталась при ней. Третья моглабыть только у тебя и больше ни у кого. И машина. Я сегодня подвозил Леночку, иона переключила радио на компакт-диск, как тогда, семнадцатого числа. Я сел вмашину, и оказалось, что радио не работает. Я думал, что его Иван скрутил, аИван сказал, что ничего не трогал. Потом она зачем-то к Ивану в школу поехала.Я решил, что она почву готовит для каких-то дальнейших действий. А сегодня онасказала, что у меня появилась училка, с которой я сплю, и она как бы поехалапроверять, что это за училка. Понимаешь, об этом еще никто не знает. В смысле,что я сплю. Леночка могла узнать об этом только от тебя или от Чернова. Черновее всю жизнь не выносил, они, наверно, двух слов друг другу не сказали. Значит,она узнала про училку от тебя. И еще я Рудневу звонил, и он мне — просто так, вразговоре — сказал, что ты к нему заезжал. Он-то думал, что я в курсе. Зачем тымог к нему ездить? Все переговоры с заказчиками веду я. Значит, ты тоже длячего-то почву готовил. И Петрович… Черный не мог его отравить, это… совсем не вего духе. Сашки в тот день не было, иначе я на нее бы подумал. Значит, осталисьты и я. Я его не травил. Значит, ты.

— Молодец, — похвалил Белов и ткнул пистолетом в беззащитныйСтепанов живот, — только очень медленно ты соображал. Я соображал быстрее.Вставай, Паш. Мне не хочется в тебя стрелять, шуму больно много и лишние дыркив организме. Вставай, слышишь? Не упрямься! И руки за голову! Все равно я тебясвяжу, так что не мешай мне.

— Ты хочешь спалить меня заживо? — удивился Степан. —Сможешь?!

— Не пугайся, Паша. Ты будешь без сознания. У меня естьпрепарат специальный. У меня брат химической лабораторией заведует, у менямного всяких препаратов. Руки давай, только не упрямься и героя не изображай! Ая тебе могу пообещать, что с твоим сыном ничего не будет. Вырастет.

Степан не собирался драться. Он никогда не умел драться.Даже в школе он дрался хуже всех, но тут что-то как будто лопнуло у неговнутри. Лопнуло, и горячая влага потекла, заливая все внутренности.

С его сыном ничего не будет?!

Вырастет?!

Он выбил из беловской руки пистолет. Пистолет отлетел всторону, проехал по полу и стукнулся о противоположную стену. Степан навалилсяна человека, который казался ему в эту секунду средоточием вселенского зла, оннаугад лупил куда придется, что-то горячее и красное заливало ему глаза и нос,что-то рушилось и падало на него и вокруг него, а он все лупил и лупил…

— Паша! Пашка, твою мать!