— А легкие? Как у него с легкими? — с трудомвыдавила она.

— Это, конечно, серьезно, но мы не думаем, чтоего жизни что-то угрожает. Если только повреждение черепа не больше того, чтомы видели. У него сильное сотрясение мозга.

Уве принес чашку кофе и протянул ее Руфи. Онадолго сидела, не сводя глаз с чашки, потом поставила ее на тумбочку.

— Выпей, пока он не остыл, — сказал Уве.

— Спасибо. — Руфь взяла в руки правую рукуТура. На ладони была ссадина. От указательного пальца через всю ладонь. Ссадинабыла не глубокая, но все-таки Руфь рассердило, что ее не забинтовали.

Ночью Тур пришел в себя и слабо застонал. Кактолько он открыл глаза, Руфь поняла, что он узнал ее. Потом он заснул. Врачи невелели будить его. Ему нужен покой.

Уве ушел, чтобы поспать, она не знала, куда.Следующие часы она провела у постели Тура в модном платье, подаренном АГспециально для театра. Наверное, у меня в нем здесь идиотский вид, думала Руфь.

От пропитавшегося потом платья у нее зуделакожа, перед глазами проходили картины из детства Тура. Его смешные словечки.Выражение лица, когда она подарила ему на Рождество часы. Его гнев, когда емуне разрешили ездить на велосипеде по дороге. А как он напугал ее однажды,забравшись по водосточной трубе до второго этажа. «Мама! Мама, — кричал он, —посмотри на меня!» Сколько ему тогда было? Шесть?

Их прощания в аэропорту. Теперь они сталиспокойнее, Тур уже не был маленьким мальчиком. За десять лет он изменился.Посуровел. У него, как у взрослого, появилась ранимая гордость, которую она неосмеливалась задевать. Иногда он даже забавлял ее — такой смешной, дерзкий,даже высокомерный, будто он в ней вовсе не нуждается. Она часто пыталасьпроникнуть ему в душу. Узнать, чем все-таки он дышит, каково ему живется с Увеи Мерете. Он пожимал плечами и отвечал: «Порядок».

Ей запомнился один обед в ее квартире в Берлине.Осенью Тур должен был начать учиться в гимназии, и она спросила, не хочет ли онучиться в Берлине.

— Учиться здесь в гимназии? Но ведь я не знаюздесь ни души. Жить здесь?

Он со страхом оглядел большую белую комнату,ее домашнюю мастерскую. В его взгляде она прочитала безжалостный ответ. Такоеместо не могло быть домом.

Пока они ели спагетти, которые онаприготовила, он смотрел мимо нее, у него были глаза старика.

— Не понимаю, зачем вы вообще поженились? Руфьсглотнула слюну, не найдя ответа.

— Мы были влюблены друг в друга, — сказала онанаконец и попыталась улыбнуться.

Он хмыкнул.

— Ну, а в Осло ты бы хотел жить, если нездесь? Рано или поздно тебе все равно придется уехать из той дыры.

— Да, но ты ведь живешь в Берлине, а не вОсло, — трезво сказал он, не поднимая глаз от тарелки.

— А если бы я переехала в Осло?

— Не знаю... — буркнул он.

Она вспомнила, что протянула к нему руку, ноон уклонился от нее и заговорил о какой-то классной кожаной куртке, которуювидел в магазине.

Когда он приезжал в Берлин, Руфь заботилась отом, чтобы у нее на этот период не было назначено ни одной встречи с АГ. Онакак будто не хотела посвящать Тура в эту часть своей жизни. Но она водила егопо галереям и мастерским художников. Знакомила с теми немногими людьми, с которымиобщалась. А вообще, они делали только то, что было приятно мальчику еговозраста. В последний раз были даже на рок-концерте.

Она все планировала задолго до его приезда.Сидя у его постели в больнице, Руфь поняла, что скрывала от него изрядную частьсвоей жизни. Щадила его? Или себя?

В Осло все было проще. Особенно после того,как Руфь купила у овдовевшей хозяйки весь дом. Теперь хозяйка снимала у Руфипервый этаж.

На третий день Тур пришел в себя настолько,что Руфь и Уве с облегчением переглянулись. Уве принес ей свою рубашку, и онинемного посмеялись, когда она призналась ему, что воспользовалась больничнымбельем.

— Пойди и купи себе белье, а то опозоришь насвсех, — добродушно сказал он ей, когда она уходила.

Стеклянные двери магазина, выходившие нанабережную, открывались автоматически. Руфь заметила, что здесь многоеизменилось, обновилось, стало более модным. Она отобрала несколько вещей ипопросила продавщицу показать ей примерочную. Вещи она положила передпродавщицей на прилавок, заметив, что тот случай с юбкой все еще не дает забытьо себе.

Надев чистое белье, она расплатилась за него иза то, что ей завернули с собой, и спросила, где здесь уборная.

— Сразу за лифтом, — ответила продавщица изанялась следующим покупателем.

Руфь остановилась перед лифтом, помедлиламинутку, потом вошла в него и нажала кнопку с надписью «Контора».

Зал со штативами для одежды, крохотнаякухонька и закрытые двери. Наверное, он сидит за одной из них? Или у него естьприемная с секретарем?

Когда это было, четырнадцать лет назад?Смешно, что я снова стою здесь, подумала она. В эту минуту открылась дальняядверь. Руфь быстро отступила назад и спряталась за большим, похожим на пальмурастением возле лифта.

Из-за накатившей на нее дурноты она не сразуузнала Горма. Он шел по направлению к ней с темноволосой женщиной,подстриженной «под пажа». Они оживленно разговаривали. От каждого его шага кРуфи шли электрические волны. Ритм его движений. Профиль, когда онповорачивался к той женщине. Костюм, облегавший его фигуру. Наконец он подошелуже так близко, что она могла слышать его голос, он слегка наклонился ктемноволосой:

— Для этого нет никаких оснований.

Таким она и помнила его голос. Тихий.Спокойный. Низкий. Руфь глотнула, пытаясь все заметить и все запомнить. Губы.Ямочки на щеках. Крупный подбородок. Волосы были короче, чем в прошлый раз. Онпохудел, или черты лица стали более резкими.

Женщина первая обратила внимание на Руфь,когда они подошли к лифту. Потом Руфь встретилась глазами с его напряженнымвзглядом. Он остановился перед ней, уголок рта у него слегка дергался. Нисекунды не прошло с тех пор, как он носил ее на руках по номеру отеля. Оначувствовала на себе его руки и на щеке — его дыхание.

— Добрый день! — сказал он чужим голосом.

— Добрый день!

— Вы что-нибудь ищете? — спросила женщина,нажимая на кнопку лифта.

Руфь отрицательно помотала головой и спряталаруки в карманы куртки. Ей было девятнадцать лет, и она до смерти боялась, чтоее уличат в воровстве.

— Нет, простите. Я думала, здесь тоже торгуют.

Он все смотрел на нее. Стену, где был лифт,украшал узор. Сделанный углем орнамент причудливо извивался под органическимстеклом. Руфь знала этого художника, но не мог. вспомнить его фамилию. Орнаментбыл красивый.