— Фазиль, а при чем здесь малый бизнес? — спросила Соня.

— Да при том, что Йоруба вудут, значит, шамбалы — людивторого сорта. Не только в бизнесе, везде. Я, между прочим, окончил факультетиностранных языков пединститута в Уфе, по английски, по французски болтаюсвободно. Но учителем в школу меня не возьмут, хотя учителей не хватает. Потомучто я шамбал. Вот в обслугу, шофером — пожалуйста. Йорубе нужен шофер синостранными языками, к нему часто приезжают зарубежные гости.

— Но шофер Йорубы, наверное, получает больше, чем школьныйучитель? — спросил Дима.

— Да, больше, и я терплю, потому что у меня родители старые,жена и маленький сын. Но если бы я был учителем, я бы подрабатывал частнымиуроками, переводами. И кстати, школьные учителя у нас получают прилично. Этополитика Йорубы. Он вкладывает деньги в идеологию. Детей могут учить тольковудуты. На местном телевидении, в прессе, на радио — вудуты. Шамбала берутслесарем, уборщицей, дворником.

— Как различают, кто вудут, кто шамбал? — спросил Дима.

— По фамилиям. В паспортном номере это закодировано. Давообще у нас и так все про всех знают.

— То есть шамбалы что-то вроде касты неприкасаемых, как вИндии?

— Нет, это совсем другая система. Изначально вудуты ишамбалы равны, только религии разные. Шамбалы уже пять тысяч лет верят вединого бога, который все сотворил, а вудуты язычники, у них богов много,главный Сонорх, и еще целая куча. За пять тысяч лет ничего не изменилось, хотяв четырнадцатом веке все дружно приняли мусульманство, в двадцатом веке сталикоммунистами-атеистами.

— Погоди, ты говорил, у шамбалов Сонорх — главный демон, —напомнил Дима, — как он может быть главным богом у вудутов?

— Вот так, — Фазиль развел руками, — в этом суть проблемы.

— А язык у вас общий, шамбальский, или у вудутов есть свой?— спросила Соня.

— Язык общий, степь общая. Когда-то давно явились жрецысонорхи, обратили вудутов в свою веру, а шамбалы не поддались. С тех пор увудутов все наоборот. Например, вот Хзэ, о котором я вам рассказывал, он у нихучитель, пророк.

— Хзэ по шамбальски рак. Если язык один, как же тогда? —спросила Соня.

— Очень просто. Слово в этом значении не употребляют, и все.Болезни называют по русски или по латыни. Врачи теперь только вудуты. А междупрочим, шамбалы как раз были всегда самые искусные лекари. Но об этом нельзявспоминать.

— Что значит — нельзя? — спросил Дима.

— То и значит. Ни культуры, ни письменности, ни мифологиикак бы не существовало. Старики, вроде Дассама, что-то еще помнят.

— То есть был когда-то шамбальский алфавит?

— Конечно. Не всегда же мы пользовались кириллицей. Былалфавит, пять тысяч лет назад, а может, и еще раньше. Писали на глиняныхтабличках, потом на эбру, вроде египетского папируса, делали из растениякакого-то, но секрет утерян. И самих эбру не осталось. Все забрали сонорхи.

— Может, в раскопках что-то обнаружится?

— Не знаю, вряд ли. Остановился маятник.

— Какой маятник?

— Ну, раньше было какое-то движение, что-то менялось. Вудутыи шамбалы воевали, мирились, опять воевали, то одни побеждали, то другие.Маятник качался, а сейчас остановился. Девяносто лет вудуты наверху, шамбалывнизу. Остановился маятник.

— Почему? — спросила Соня.

Фазиль как будто не услышал вопроса. Узкие глаза смотрелисквозь Соню.

— Фазиль, — окликнул его Дима, — но у вас тут живет многоссыльных, из России, из Прибалтики. Они тоже делятся на вудутов и шамбалов?

— Не все. Только если женятся или замуж выходят за местных.— Он поднялся. — Ладно, пора нам. Ждут в бутике. Банкет начинается рано, надовещи ваши забрать от Эльзы. Пусть пока у меня в багажнике полежат.

— Нам счет не принесли, — сказал Дима.

— Какой счет? Вы гости! Не обижайте Рустамку, у него и такпроблемы.

Рустамка вышел проводить их.

— Б-б-буду ждать в-в-вас, к Эльзе н-не в возвращайтесь. — Онсобирался сказать что-то еще, но не получилось или не захотел, потому что заспиной у него маячил официант с лицом китайского болванчика.

Мюнхен, 1922

Дождь затих, но сильно похолодало, ветер рвал из рукогромные черные зонты, которые Федор и доктор Крафт позаимствовали в отеле.Деревья вдоль аллеи скрипели, клонились, с голых веток в лицо летели брызги.

— Я узнал о вас от генерала Данилова, зятя Микки, — сказалдоктор. — В Берлине за вами следили люди из «Ледового похода». Слышали о такойорганизации?

— Да, конечно. Данилов — один из ее руководителей.

— Вот потому они вас и вели. Можно сказать, охраняли. Тамеще были наблюдатели, один явился к вам в пансион. Он работает на ЧК. Видите,как много я о вас знаю, — доктор улыбнулся, — это все Павел. Он чудесныйчеловек, умница, рвется воевать с большевиками… Ладно, у нас не так многовремени. Расскажите мне о Микки.

— Михаил Владимирович написал вам письмо. Но дело в том, чтолюди, которые меня сюда отправили, они не знают… Не должны знать… — Федорзапнулся и почувствовал, что краснеет.

Доктор тронул его плечо и ободряюще улыбнулся.

— Люди, которые вас отправили, интересуют меня значительноменьше, чем Микки. Ну, где же письмо?

— Я не решился везти его через границу, выучил наизусть.

— И можете пересказать дословно?

— Попробую. — Федор остановился, стал поправлять согнувшуюсяспицу зонта.

Руки слегка дрожали, он то и дело оглядывался, прислушивалсяк шуму ветра, скрипу стволов, шороху веток.

— Закройте зонт, дождь кончился. Не волнуйтесь, мы тут свами одни.

— «Дорогой Эрни…» — Федор глубоко вздохнул, откашлялся ипрочитал все письмо, от начала до конца, без запинки.

Доктор шел рядом, низко опустив голову, слушал молча и потомпродолжал молчать еще несколько минут. Достал портсигар, протянул Федору. Ветерзадувал спички.

— Вон там беседка, внутри должны быть скамейки. Пойдемте,там по крайней мере сухо и не так дует.

Посреди лужайки, на пересечении аллей, возвышалось круглоесооружение неоклассического стиля, с толстыми ободранными колоннами.

— Ответ я напишу, но, конечно, не сразу, — сказал доктор,усаживаясь на каменную скамью. — Микки задал непростой вопрос, мне нужноподумать.