Я бы могла ему рассказать, что было тогда в Теннеси, когдамунин Райны чуть не устроил бунт в стае Верна, затеяв игру в догонялки сизнасилованием, а водить надо было мне. Но я промолчала. Вместо этого я сказалаему:

— Если хочешь, чтобы от тебя была польза, встань всторонке и помолчи в тряпочку.

Он открыл рот для какой-то еще остроумной реплики, но Мерльсказал:

— Калеб, сделай как она сказала.

Произнесено было негромко, очень спокойно, но этот тихийголос подействовал на Калеба как заклинание.

— Конечно, Мерль. Как скажешь. — И он отошелпоближе к доктору Лилиан и Игорю.

Я повернулась к Мерлю:

— Благодарю.

Он только наклонил голову.

— Я так понимаю, что ты просишь меня подождать синъекцией, — сказала Лилиан.

— Да, — кивнула я.

Она повернулась и вышла сквозь раздвижную стеклянную дверь,в темный дом. Все прочие остались стоять, глядя на меня. Даже Калеб, прислоняськ перилам и скрестив руки на груди, готовился смотреть представление.

Я сбросила рубашку и скорее ощутила, чем увидела, реакциюпублики — как ветер по полю пшеницы, непроизвольную реакцию. Никогда я нераздеваюсь на публике, кроме абсолютно необходимых случаев. Черный лифчик,который был на мне, закрывал больше, чем типовой купальник, но показыватьсяпосторонним в белье — что-то есть в этом такое, что заставляет стеснятьсяхорошо воспитанную девушку.

— Черные кружева! Какая прелесть, — прокомментировалКалеб.

Я хотела ответить, но Мерль меня опередил:

— Калеб, заткнись. И не заставляй меня повторять ещераз.

Калеб вжался в перила, обнял себя руками и надулся вобиженной гримасе, от чего стал выглядеть еще моложе, чем был.

— Продолжай, — сказал Мерль. — Он тебе большене помешает.

Я посмотрела на него. Нехорошо, если он будет и дальшевмешиваться. Это подрывает мой авторитет — да, но раз я не знаю, есть ли у менякакая-нибудь власть над Калебом и соответствующий авторитет, то ничегострашного. Однако меня это раздражало, и я не очень понимала, как реагировать.

— Я ценю твою помощь, но если нашим пардам предстоитслиться, то Калеб должен научиться уважать меня, а не только тебя.

— Ты отказываешься от моей помощи?

— Сегодня главное — вылечить Грегори, но нам с Калебомвсе равно придется научиться понимать друг друга.

— Ты и его собираешься подстрелить?

Я попыталась прочесть его мысли по глазам — и не смогла.Непроницаемость с некоторой степенью враждебности.

— Ты думаешь, это надо будет?

Он едва заметно улыбнулся:

— Быть может.

Я тоже улыбнулась — чуть-чуть:

— Как раз этого мне и не хватало — еще одногоразгильдяя в парде.

Улыбка его исчезла, как стертая рукой.

— Мы не твои коты, Анита. Пока что.

— Как скажешь, — пожала плечами я.

— Мы не твои.

Глядя на его лицо, я заметила, как пробежало по немукакое-то выражение. Будь свет луны поярче, я бы могла понять, что это.

— Почему тебя так беспокоит мысль, что я буду у власти?

— Меня она совершенно не беспокоит, — ответил он,качнув головой.

— Так в чем же дело?

Он снова мотнул головой:

— Что меня действительно беспокоит — это как бы ты невзяла власть и потом не потерпела неудачу — настоящую, тяжелую неудачу.

— Я приложу все усилия, Мерль. Больше этого никто неможет сделать.

— Я тебе верю, но я видал многих, кто прилагал всеусилия и ничего не добивался.

Я пожала плечами и не стала развивать тему.

— Пессимистом будешь в свое личное время, Мерль. Асейчас нам нужна надежда, а не скепсис.

— Я его придержу при себе.

Подразумевалось, что если нельзя быть пессимистом, тосказать ему нечего. Ладно, сойдет.

Я повернулась к Грегори, к взгляду вытаращенных от страхаглаз. Ласково я тронула его лицо, стараясь облегчить хоть немного этот страх,но он едва заметно вздрогнул от моего прикосновения. Если тебя в жизни многобили, то тебе любая протянутая рука покажется занесенным кулаком.

— Все будет хорошо, Грегори, — сказала я.Поскольку он меня не слышал, то, наверное, сказала себе самой. К Грегори этоникаким боком не относилось.

Я попыталась его представить себе как предмет вожделения — ине смогла. Я водила руками по гладкой коже спины, я перебирала пряди желтыхкудрей, глядела в его прекрасные глаза, но ощущала только жалость. Желаниезащитить, спасти, прикрыть. Он был обнажен, он сидел передо мной, он былкрасив. Никаких недостатков в нем не было, да вот только я не привыкла думать онем в этом смысле. Если нужно превратить добродетель в обузу, попросите меня —я умею.

Я повернулась к сидящему рядом Стивену.

— Жаль, но не получается. Он красив, но я хочу егозащитить, спасти, а не предаться с ним страсти. Инстинкты защиты — это не то,что вызовет Райну.

— Ты же в лупанарии просто вызвала Райну. В чем жездесь разница? — прозвучал голос Черри.

Я посмотрела на нее, голую, без малейшей неловкости стоящуюв вольной позе у перил. Рядом с ней стоял одетый Зейн и тоже не комплексовал.

— Я могу вызвать Райну, но не гарантирую, что онапоможет мне исцелить Грегори. Обычно исцеление сопровождается страстью, а безнее не происходит.

— Вызови ее, — сказал Стивен. — Когда онапоявится, может быть, произойдет и остальное.

— То есть вызвать ее мунина, и чтобы онапришла внастроение, а не я?

Вид у него был очень мрачный, но он кивнул.

— Ты ведь знаешь, Стивен, какие у нее понятия о сексе.

— Поверь мне, — ответил он.

Странно, но я поверила. Он не был доминантом, на самом делеон часто бывал жертвой, но если Стивен сказал, что он что-то сделает, онсделает это — почти любой ценой. Отчаянное упорство есть в этом парне, сколькораз ни сшибай его с ног.

— Я вызову мунина.

— И сделай так, чтобы Райна видела Грегори так, какдолжна его увидеть.

Мы переглянулись — это был момент почти совершенногопонимания. Стивен готов на все, чтобы спасти брата, и я сделаю... почти все,чтобы ему в этом помочь.

Я присела на корточки перед Грегори и открыла себя длямунина, сняла барьер, не подпускавший Райну, и она пролилась через меня, какзаполняет трубу горячая вода, вверх, вверх, на волне жгучего желания, котороеона не удовлетворила в лупанарии. Трепет страха охватил меня. Я знала, что этоплохой признак, но не стала с ней бороться. Я впустила ее, дала себя заполнить,дала засмеяться журчащим смехом через мое горло.