– Да, тетя, я считаю ее ужасной.

– Но мы получили результат, не станешь спорить?

Я бы могла... Но предпочла высказаться не впрямую.

– Если ты говоришь, что это Гвеннин, я поверю тебе, новообще-то я бы его не узнала.

– О, это он. – Она посмотрела на тело у своих ноги сжала руку покрепче. Гвеннин застонал, но стон ее не удовлетворил. Онадернула сильней, снова заставив его завопить. Это ей понравилось.

– Он сказал, почему он убил Беатриче? – Я не сталавысказывать подозрение, что любой на его месте признался бы в чем угодно, отубийства Кеннеди до грабежа и разорения Рима, лишь бы прекратить мучения. Никтоне смог бы выдержать того, что она с ним сотворила.

– Она разделила с ним постель, но потом отвергла ни стого ни с сего.

– Он убил Беатриче за то, что она отказалась быть еголюбовницей? – Я очень старалась не выразить голосом своего недоверия.

Андаис потянула за внутренности резко и быстро, вырвав изего глотки еще один крик.

– Скажи ей то же, что и мне, – велела она.

Он откашлялся и сплюнул кровью. Наконец он сумел заговорить.Голос был таким же измученным, как и его тело, сорванным от крика.

– Я не думал, что она умрет. Она же бессмертная, она –фейри. Я не воспользовался сталью или холодным железом. Удар не должен был бытьсмертельным. – Он снова закашлялся и начал оседать на землю, но Андаиспотянула за кишки, и он попытался сохранить равновесие, опираясь на руку – сначисто содранной кожей.

Когда он слегка пришел в себя, я спросила:

– Ты ударил ее ножом в спину, потому что она не хотелабольше быть твоей возлюбленной?

– Она была только развлечением, не возлюбленной.

– Развлечением? – переспросила я. – Потомучто малые фейри не могут быть возлюбленными?

– Да, – сказал он этим своим сорванным голосом.

Странно, но мне уже не было жаль его так, как мгновениеназад. То, что с ним сделали, было по-прежнему ужасно, и никто не заслуживалтакого, но...

– Если она для тебя ничего не значила, то почему еепренебрежение подвигло тебя к убийству?

– Я не собирался ее убивать. – Его голос пресекся– не от слез, просто от страданий, которые ему причиняла Андаис.

– Но если она была только игрушкой, ты мог найтидесяток таких же. Множество малых фейри прыгнули бы в постель лорда-сидхе попервому знаку.

На бесформенном лице, где только в очертании скул сохранилсянамек на прежнего Гвеннина, не отразилось никаких эмоций. Андаис отняла у негомимику вместе с кожей и плотью. Но в голосе что-то прозвучало.

– Они не были бы Беатриче.

И в этом было все дело. Он любил ее как мог, а она егоотвергла. Он не хотел убивать ее, только ранить – как она ранила его. Он ударилее в сердце, как она ударила его. Ему неоткуда было знать, что фейри сталитакими уязвимыми, что клинок – даже не из стали или холодного железа – ееубьет.

– А человек? – спросила я. – Зачем былоубивать его?

– Он все видел, – сказал Гвеннин.

Я с силой выдохнула и прижалась к Рису. Я ничего так нехотела, как зажмуриться покрепче и не смотреть на это все. Но я смотрела. Еслибы я была уверена на сто процентов, что смогу держаться на ногахсамостоятельно, я бы сказала Рису отпустить меня, но свалиться в грязь –значило бы утратить и тот невеликий авторитет, который у меня все же имелся.

– Я бы хотела дождаться подтверждения от человеческойполиции и науки, просто в дополнение. На пресс-конференции все прозвучит лучше,если полиция сможет подтвердить наши слова.

– Пресс-конференция? Он умрет не позже завтрашней ночи.

– Тетя Андаис, он убил репортера-человека. Если мы непродемонстрируем его прессе сравнительно целым и невредимым, это подорвет всюрепутацию, которую ты нам создавала долгими десятилетиями.

Она довольно громко вздохнула.

– В твоих словах есть резон, Мередит. Он понадобитсяпрессе, и в лучшем состоянии, чем теперь. – Она улыбнулась, глядя наГвеннина. – До чего жалко тратить исцеляющую магию на завтрашний труп.

Спорить было не с чем, но я заметила все же:

– Нам нельзя показывать его людям в таком виде.

– Думаешь, людей это расстроит?

– Это подтвердит все, что о нас говорят благие.

– Ты вся в грязи, я – в крови, не так уж мыотличаемся, – хмыкнула она.

Я посмотрела на свою руку, сжимавшую белую рубашку Риса, ипризнала ее правоту. Я вся была перемазана густой темной грязью. Аматеон былчерным от грязи точно так же, как королева – красной от крови. Волосы липли кего телу по всей длине. Когда он исчез, волосы у него едва доходили до плеч,теперь они достигали по меньшей мере до икр.

Адайр был не так грязен, он лежал сверху. Но его волосы тожеспадали каштановыми волнами вдоль лица, а не топорщились коротким ежиком. Кудриеще не касались широких плеч, но это было только начало.

Я повертела головой и убедилась, что мои собственные волосы,прилипшие к спине и плечам, тоже стали длинней. Они спадали теперь заметно нижеплеч.

– Ты черт знает во что превратила вход в мой тронныйзал, Мередит.

– Прошу прощения, тетя Андаис, это не нарочно. –Мой голос звучал почти спокойно. Я попыталась не смотреть на огрызки отмужчины, что она держала на поводке из его собственных кишок, но было одинаковотрудно и отвести взгляд в сторону, и не отводить. Я все же смотрела, потому чтоникак не могла соотнести гордого, высокого, высокомерного и красивого Гвеннинас этой лишенной кожи и большой части плоти фигурой у ее ног. Даже зная, что этоон, я не могла его узнать. Она его уничтожила.

Кто угодно, кто угодно признался бы во всем, что онапотребовала, лишь бы прекратить такую боль. Я не верила в полученное ею"признание", но не осмеливалась сказать об этом вслух. Она былаабсолютно довольна собой. После хорошей и удачной пытки она была так счастлива,как это только было ей доступно. Наверное, всем нужно хобби.

– Там, где состоялся ваш милый тройничок, теперь бьетисточник, – сообщила она.

Рис чуть передвинулся, чтобы я смогла это увидеть: и правда,земля вспучилась, и сквозь нее пробился родничок. Вода разлилась шире,отыскивая русло для маленького ручья, а может, впадину для озерца. Понадобитсявремя, чтобы вода нашла себе путь и решила, как она захочет изменить обликземли. Пожелает ли она стать глубоким спокойным озером или быстрым потоком.Разумеется, парочка скал, на которых могла бы дробиться и играть вода, тоже непомешали бы.

Мне не стоило об этом думать. Единственное мое оправдание –в том, что я пыталась смотреть куда угодно, думать о чем угодно, только не обэтом жалком огрызке, оставшемся от лорда сидхе.