Притаившись в сенях в углу, Эленча видела, как военные ивооруженный сброд врывается в приют, видела выпученные глаза, вспотевшие ираскрасневшиеся лица, оскал взбесившихся убийц. Через мгновение она зажалаладонями уши, чтобы не слышать ужасающий вой убиваемых раненых. Зажмурилась,чтобы не видеть кровь, которая лилась по ступеням.

– Бить их! Резать! Резать!

Толпа с топотом пробежала прямо мимо нее, отдавая смрадомпота и перегара. Пронзительно кричали монашки в спальне. Эленча бросилась кдвери, ведущей в прачечную. Из госпиталя продолжали доноситься душераздирающиевопли убиваемых. И дикое рычание убивающих. Послышался шум сапог, темнотупрачечной осветили факелы.

– Монашечка! Сестричка!

– Курва гуситская! Бери ее, мужики!

Ее схватили, повалили на пол, дергающуюся впихнули междулоханками, придушили, набрасывая на голову тяжелое мокрое покрывало. Онакричала, задыхаясь от их смрада и запаха щелочи. Слышала гогот, когда на нейразрывали и задирали платье. Когда всовывали колени между ее ляжками.

– Эй! Что тут творится? Прекратить! Сейчас же,немедленно!

Ее отпустили, она сорвала покрывало с головы. В дверяхпрачечной стоял монах. Доминиканец. В руке – факел, на рясе – полупанцырь, напоясе – меч. Нападающие опустили головы, поворчали.

– Забавляетесь здесь, – рявкнул монах. – Атам ваши братья расправляются с врагами веры! Слышите? Там, там сейчас местонастоящих христиан! Там ждет дело Божье! Прочь отсюда!

Нападающие вышли, опустив головы, ворча и шаркая подошвами.Доминиканец вставил лучину в держатель и подошел. Эленча дрожащими рукамипыталась стянуть вниз платье, задранное выше бедер. Из ее глаз лились слезы,губы дергались от сдерживаемого рыдания. Монах наклонился, подал ей руку, помогвстать. Затем сильно ударил кулаком в ухо. Прачечная затанцевала в глазахдевушки, пол ушел из-под ног. Она упала опять. Прежде, чем она пришла в себя,монах уже придавил ее коленями.

Эленча завизжала, выпрямилась, брыкнулась. Он с размаху далей пощечину, схватил за платье на груди, разорвал ткань резким движением.

– Сука еретическая… – прохрипел он. – Уж ятебя навер…

Не закончил. Рейневан предплечьем перегнул ему голову назади ножом перерезал горло.

Они сбежали по лестнице в морозную ночь, в темноту,подсвеченную красным и все еще звучащую криками в шумом битвы. Эленчапоскользнулась на обледенелых ступенях и упала бы, если бы Рейневан неподставил плечо. Она посмотрела вверх, на его лицо, посмотрела сквозь слезы,все еще ошарашенная, все еще не до конца уверенная, что это ей не снится. Ногиподкашивались под ней, не держали. Он заметил это.

– Мы должны бежать, – выдавил он из себя. –Должны…

Он схватил ее поперек, затянул за угол стены, в скрывающиймрак. Как раз вовремя. Переулком пробежал полураздетый и окровавленный мужчина,за ним с воем и ревом гналась толпа.

– Должны бежать, – повторил Рейневан. – Илиже спрятаться где-то…

– Я… – Она смогла вдохнуть и превозмочь дрожаниегуб. – Ты… Спаси… Меня…

– Спасу.

Они вдруг оказались на рынке, возле позорного столба, средиобезумевшей толпы. Эленча посмотрела вверх, прямо в лицо Смерти. Крик ужасазастрял в ее гортани. «Это всего лишь скульптура, – успокаивала она себя,дрожа. – Просто скульптура в тимпане над западным входом в ратушу,скалящийся скелет, размахивающий косой. Просто скульптура…»

Из окон пылающей ратуши стреляли. Грохотало огнестрельноеоружие, с шипением летели болты из арбалетов. «Это легкораненые чехи», –вспомнила с ошеломляющей ясностью Эленча. Легкораненых и выздоравливающихразместили в ратуше. Они не дали себя разоружить…

Она неуверенно шагнула, не ведая, куда идет. Рейневанзадержал ее, сильно сдавил плечо.

– Стоим здесь, – выдохнул он. – Стоим, недвигаясь. Ускользнем от их внимания… Они как хищники… Реагируют на движение. Ина запах страха. Если не будем двигаться, они нас даже не заметят…

Так они и стояли. Без движения. Как изваяния. Среди ада.

Ратуша пала, оборону прорвали, орда захватчиков с ревомворвалась вовнутрь. Под обреченный вой начали выбрасывать людей из окон, набулыжную мостовую, прямо на ожидающие их дубины и топоры. С десяток извлеченныхживых и полуживых остриями пик пригвоздили к стене. Тех, в ком еще теплиласьжизнь, добивали, топтали, разрывали на куски. Кровь лилась ручьями, пенилась вводостоках.

От пожаров стало светло, как днем. Горела ратуша, Смерть,высеченная в тимпане, ожила в пляшущих отблесках, скалила зубы, щелкалачелюстью, махала косой. Пылали дома восточной стороны рынка, горели мясныелавки за ратушей, горели суконные ряды, огонь пожирал мастерские валлонскихткачей и богатые торговые палатки на улице Марийной. Пламя плясало на фасаде икрыше госпиталя Святого Блажея, огонь прогрызал балки и гребни крыши. Передгоспиталем высилась гора трупов, на которую постоянно добрасывали новые тела.Окровавленные. Искалеченные. Побитые до неузнаваемости. Трупы тащили по рынкуна веревках, набрасывая петли на шею либо на какую-то конечность тела. Волоклиих к колодцам. Колодцы были уже переполненны. Из них торчали ноги. И руки.Растопыренные, направленные вверх, как бы взывающие о мести за злодеяние.

– Даже… – повторяла Эленча, с трудом шевеляодеревеневшими губами. – Даже если пойду я долиною смертной тени, неубоюсь зла, потому что Ты со мной.[20]

Она продолжала сжимать ладонь Рейневана, чувствовала, какладонь сжалась в кулак. Посмотрела на его лицо. И быстро отвела взгляд.

Опьяневшая от злобы и убийства толпа плясала, пела,подпрыгивала, потрясая копьями с насаженными на острия головами. Головы пиналипо мостовой, перебрасывались ими, как мячом. Складывали, как дары, как жертвуперед стоящей на рынке группой всадников. Кони чуяли кровь, храпели, топали,звенели копытами.

– Надо будет тебе отпустить мне грехи мои,епископ, – понуро сказал один из всадников, длинноволосый мужчина в плаще,искрящемся от золотой и серебряной вышивки. – Княжеским словом чести ягарантировал этим чехам безопасность. Обещал убежище. Поклялся…