– Нет. Сначала было такое намерение… Настоятельницамонастыря была чародейкой. Магия могла помочь в поисках Ютты. Но я туда непоехал. Тогда… Тогда я навлек на них опасность, на Ютту и на монахинь, на весьмонастырь, едва не сделался причиной погибели. Слишком…

– Слишком боялся посмотреть настоятельнице вглаза, – холодно закончил каноник, – вскоре после того, как умертвилее родного брата. А с навлеченным на монастырь несчастьем ты прав, а как же.Грелленорт не забыл. Епископ распустил конвент, клариски рассредоточены поразным монастырям, настоятельница выслана на покаяние. Ей еще повезло.Сестринство Свободного Духа, бегинская Третья Церковь, катаризм, магия… За этоидут на костер. Епископ приказал бы сжечь ее, как пить дать, и глазом неморгнул бы. Однако как-то несподручно ему было судить за ересь и колдовствородную сестру князя Яна Зембицкого, которого он в то же время выставлялмучеником за веру, за душу которого приказал отслужить панихиду и бить вколокола на все Силезию вдоль и поперек. Аббатисе сошло с рук, отделаласьраскаянием. Была колдуньей, говоришь? О тебе тоже говорят, что ты чародей. Чтознаешь толк в чарах, с чародеями и всякими монстрами водишься. Почему же тогдау них помощи не ищешь?

– Я искал.

Село Граувейде не было сожжено, уцелело. Уцелевшим вышлотакже расположенное в полмиле дальше поселение Мечники. Это вселяло надежду,наполняло оптимизмом. Тем большим и болезненным было разочарование.

В монастырском селе Гдземеж не осталось почти ничего,впечатление необитаемости и запустения усиливал снег, толстым слоем покрывавшийпепелище, снег, из яркой белизны которого кое-где торчали черные обугленныеколонны, балки и грязные дымоходы. Не намного больше осталось от расположенногона краю села заезжего двора «Под серебряным колокольчиком». На месте, где онбыл, из-под снега выглядывала беспорядочная груда балок, стропил и коньковкрыш, опирающаяся на остатки построенной конструкции и кучу почерневшегокирпича.

Рейневан объехал развалины кругом, вглядываясь в пожарища,все время пробуждающие милые воспоминания прошедшего года, зиму с 1427 на 1428год. Конь осторожно ступал по щетинящемуся, оплавленному, огрубевшему снегу,переступал через балки, высоко приподнимая копыта.

Над остатками стены поднималась полоска сизого дыма, почтиидеально вертикальная в морозном воздухе.

Слыша храп коня и скрип снега, стоя на коленях возлемаленького костра, бородатый бродяга поднял голову, приподнял слегка падающуюна брови меховую шапку. И вернулся к своему занятию, коим было раздувание жара,прикрытого полой шубы. Поодаль, под стеной, стоял закопченный котелок, сбокуотдыхали требуха, куль и снабженная ремнями котомка.

– Слава Иисусу, – поприветствовал Рейневан. –Ты оттуда? Из Гдземежа?

Бродяга поднял глаза, после чего вернулся к раздуванию.

– Здешние люди – куда подались? Может, знаешь?Корчмарь, Марчин Прахл с женой? Не знаешь случайно? Не слыхал?

Бродяга, как можно было сделать вывод из его реакции, либоне знал, либо не слышал, либо игнорировал Рейневана и его вопросы. Либо былглухим. Рейневан порылся в сумке, задумавшись, насколько может уменьшить своескромное обеспечение. Краем глаза уловил какое-то движение.

Сбоку, под приземистым суком обвешенного сосульками дерева,сидел ребенок. Девочка, самое большее лет десяти, черная и худая, как тощаяворона. Глаза, которыми она в него вонзалась, тоже были вороньи: черные и какстекло неподвижные. Бродяга подул в жар, проворчал, поднялся, поднял руку,что-то пробормотал. Огонь с треском выстрелил из кучи хвороста.Девочка-вороненок радостно отреагировала. Удивительным, свистящим и совсемнечеловеческим звуком.

– Йон Малевольт, – сказал громко, медленно ивыразительно Рейневан, начиная понимать, кто перед ним. – Мамун ЙонМалевольт. Не знаешь, где я мог бы его найти? У меня к нему дело, дело жизни исмерти… Я знаю его. Я его друг.

Бродяга поместил котелок на поставленных возле огня камнях.И поднял голову. Смотрел на Рейневана так, будто лишь сейчас отдал себе отчет вего присутствии. Глаза у него были пронзительные. Волчьи.

– Где-то в этих лесах, – продолжал медленноРейневан, – обитают две… Две женщины. Обладающие, хмм… Обладающие ТайнымЗнанием. Я знаком с этими дамами, но не знаю дороги. Ты не соизволил бы мне еепоказать?

Бродяга смотрел на него. По-волчьи.

– Нет, – сказал он наконец.

– Что – нет? Не знаешь или не хочешь?

– Нет – это нет, – сказала девочка-вороненок. Свысоты, с верха стены. Рейневан понятия не имел, как она там оказалась, какимчудом могла туда попасть, причем незаметно, из-под дерева, где только чтосидела.

– Нет – это нет, – повторила она с присвистом,втягивая голову в худые плечи. Рассыпавшиеся волосы падали ей на щеки.

– Нет – это нет, – повторил бродяга, поправившапку.

– Почему?

– Потому. – Бродяга широким жестом показал напепелища. – Потому что вы взбесились в своих злодействах. Потому что огоньи смерть перед вами, а после вас гарь и трупы. И вы еще осмеливаетесь задаватьвопросы. Совета просить? О дороге расспрашивать? Друзьями называться?

– Друзьями называться? – повторил, как эхо,Вороненок.

– Что с того, – бродяга не отводил от Рейневанаволчьего взгляда. – Что с того, что был ты тогда, как один из нас, наГороховой горе? Это было когда-то. Сейчас ты, сейчас вы все преступлением икровью заражены, как чумой. Не несите нам ваших болезней, держитесь подальше.Иди себе отсюда, человече. Иди себе.

– Иди себе, – повторил Вороненок. – Не желаемтебя тут.

– Что было потом? Куда ты попал?

– В Олаву.

– В Олаву? – каноник резко поднял голову. –Только не говори мне, что ты был там…

– В воскресенье перед Антонием? А как же. Был.

Отто Беесс молчал долго.

– Тот поляк, Лукаш Божичко, – сказалканоник, – это следующий загадочный вопрос в твоем рассказе. Я как-товидел его возле инквизитора раз, может два раза. Бегал за Гжегожем Гейнче попятам, семенил за ним, как прислужник. Не произвел впечатления. Скажу так: на всемогущегосерого кардинала он похож в такой же мере, как наш епископ Конрад на набожногои добропорядочного аскета. Выглядит, будто до трех с трудом считает. А если быя захотел нарисовать ничто, то взял бы его, чтобы он мне позировал.