Вероятно, то ли таблетки, то ли лечение, которое онапроходила для выхода из комы, превратили ее в слабое существо, неспособноепостоять за себя. Ведь еще подростком ей случалось с достоинством выходить и неиз таких ситуаций, а вот теперь впервые она попросту не могла сдержать слез.Какое унижение! Нет, надо снова стать собой, способной иронически высмеятьлюбого обидчика, сильной, знающей, что она лучше и выше их всех. Кто из этихлюдишек отважился бы, как она, бросить вызов смерти? Как у них хватает наглостиее учить, если сами они упрятаны в психушку? Да теперь она скорей умрет, чемобратится к кому-нибудь за помощью, пусть даже на самом деле ждать смерти ещепочти неделю.

Один день уже сброшен со счета. Остались каких-нибудьчетыре-пять.

Она брела по тропинке, трезвея от холода, чувствуя, как онпробирает до костей, и понемногу успокаивается в жилах кровь, уже не такколотится сердце.

Какой позор: я в Виллете. часы мои буквально сочтены, а япридаю значение словам каких-то идиотов, которых вижу впервые и вскоре не увижуникогда. Однако я на них реагирую, я теряю самообладание, во мне просыпаетсяжелание и самой нападать, бороться, защищаться. На такую ерунду – тратитьдрагоценное время!

Так стоит ли тратить силы на борьбу за свое место в этойчужой, враждебной среде, где тебя вынуждают сопротивляться, если ты не хочешьжить по чужим правилам?

Невероятно. Я ведь никогда такой не была. Я никогда нерастрачивалась на глупости.

Внезапно она остановилась посреди морозного сада. Не потомули, что пустяками ей до сих пор казалось все, в конце концов, ей и пришлосьпожинать плоды того, к чему приводит жизнь, полная пустяков. В юности ейказалось, что делать выбор слишком рано. Теперь, став старше, она убедилась,что изменить что-либо слишком поздно.

И на что же, если подумать, уходили до сих пор ее силы? Онастаралась, чтобы все в жизни шло привычным образом. Она пожертвовала многимисвоими желаниями ради того, чтобы родители продолжали любить ее, как любили вдетстве, хотя и знала, что подлинная любовь меняется со временем, растет,открывая новые способы самовыражения. Однажды, услышав, как мать, плача,говорила ей, что ее браку пришел конец, Вероника отправилась на поиски отца,рыдала, угрожала, и, наконец, вымолила у него обещание, что он никогда не уйдетиз дома, даже не представляя себе, какую непомерную цену ее родителям придетсяза это заплатить.

Решив найти себе работу, она отвергла заманчивое предложениекомпании, обосновавшейся в Люблине сразу после объявления Словениейнезависимости, и устроилась в публичную библиотеку, где оклад пусть инебольшой, зато гарантированный. Изо дня в день она ходила на работу по одномуи тому же графику, ладила с начальством, оставаясь по возможности незаметной.Ее это устраивало. Она и не пыталась бороться, даже не помышляя о какой-либокарьере: единственное, чего она желала, – это регулярно получать в концемесяца свое жалование.

Комнату она сняла при монастыре, поскольку монахинитребовали, чтобы все жильцы возвращались в установленное время, – а потомзапирали дверь на ключ. И кто оставался за дверью, должен был спать хоть наулице. Так что у нее всегда была правдивая отговорка для любовников, когда нехотелось проводить ночь в гостинице или в чужой постели.

В редких мечтах о замужестве она рисовала себе небольшуювиллу под Любляной, спокойную жизнь с кем-нибудь, кто, в отличие от ее отца,будет зарабатывать достаточно, чтобы содержать семью, и будет доволен уже тем,что вот они сидят вдвоем у горящего камина, глядя на горы, укрытые снегом.

Она научилась доставлять мужчинам строго отмеренную дозуудовольствия – ни больше, ни меньше, а ровно столько, сколько необходимо.Она ни на кого не сердилась, ведь это означало бы необходимость как-тореагировать, бороться со своим обидчиком, а затем того и гляди сталкиваться скакими-нибудь непредвиденными последствиями вроде мести.

И когда все устроилось почти в полном соответствии еебесхитростным запросам, обнаружилось, что такая жизнь, где все дни одинаковы,попросту лишена смысла.

И Вероника решила умереть.

Вероника вернулась, закрыла за собой дверь и направилась ктой же обособившейся компании. В группе оживленно беседовали, но как только онаподошла, воцарилось напряженное молчание.

Твердым шагом она подошла прямо к тому пожилому, которогосчитала у них лидером, и, не успел никто опомниться, с размаху влепила емупощечину.

– Ну как, понравилось? – спросила она во весьголос, на весь холл, чтобы слышно было каждому. – Может, дадите сдачи?

– Нет. – Мужчина провел ладонью по лицу, утираятекущую из носу тоненькую струйку крови. – Вам недолго осталось нас здесьбеспокоить.

Она вышла из холла и с торжествующим видом направилась всвою палату. Она сделала нечто такое, чего никогда еще не делала в своей жизни.

Прошло три дня после инцидента с группой, которую Зедканазывала «Братством». Вероника сожалела о пощечине – не из страха передкакой-то местью со стороны мужчины, а потому, что сделала нечто ейнесвойственное. Если вот так увлекаться, то чего доброго можно прийти к выводу,что стоит продолжать жить дальше, а это принесет новую бессмысленную боль,поскольку вскоре – хочешь-не хочешь – придется покинуть этот мир.

Единственным выходом сейчас было замкнуться в себе, уйти отлюдей, от всего мира, чтобы любой ценой оставаться прежней, внешне полностьюподчиняясь режиму и правилам Виллете. Вероника вскоре вжилась в обычныйраспорядок лечебного заведения: ранний подъем, завтрак, прогулка в саду, обед,бездельничанье в холле, снова прогулка, ужин, час-полтора у телевизора, отбой.

Перед отбоем всегда появлялась медсестра с лекарствами. Всемв палате раздавались таблетки, только Веронике делали укол. Укол она принималабезропотно, только однажды спросила, зачем ей столько успокоительного, если насон никаких жалоб нет. Оказалось, что это не снотворное; для инъекций ейпредписано средство, поддерживающее сердечную деятельность.

Итак, Веронику начала засасывать больничная рутина, когдадни похожи как близнецы. А когда они похожи, то сменяются быстрее: еще два-тридня, и отпадет необходимость чистить зубы или причесываться. Вероника заметила,что с сердцем все хуже: все чаще случалась одышка, болело в груди, пропалаппетит, при малейших усилиях кружилась голова.

После инцидента с Братством она порой задавалась вопросом:

Если бы у меня был выбор, если бы я раньше поняла, что моидни одинаковы потому, что я сама захотела, чтобы они были такими, то тогда,быть может...

Но ответ был всегда один и тот же: нет никаких «быть может»,потому что нет никакого выбора. И возвращался внутренний покой: все ужепредрешено.