С потолка палаты Зедка увидела фельдшера, входящего сошприцем в руке. Девушка, в отчаянии от ее пустого взгляда, неподвижно сидела наместе, пытаясь говорить с ее телом. В какой-то момент Зедка подумала, нерассказать ли ей обо всем, что происходит, но затем передумала. Люди никогда неверят тому, что им рассказывают, они должны до всего дойти сами.

Фельдшер сделал ей инъекцию глюкозы, и, словно ведомаяогромной рукой, ее душа спустилась с потолка палаты, пронеслась по черному туннелюи вернулась в тело.

– Привет, Вероника.

У девушки был испуганный вид.

– С тобой все в порядке?

– Да. К счастью, мне удалось пережить все эти опасныепроцедуры, но это больше не повторится.

– Откуда ты знаешь? Здесь никто не считается сжеланиями пациентов.

Зедка знала, потому что в астральном теле она побывала вкабинете самого доктора Игоря.

– Я не могу объяснить откуда, я просто знаю. Помнишьпервый вопрос, который я тебе задала?

– Да, ты спросила меня, знаю ли я, что значит бытьсумасшедшей.

– Совершенно верно. На этот раз я не буду рассказыватьникаких историй. Я просто скажу тебе, что сумасшествие – это неспособностьпередать другим свое восприятие. Как будто ты в чужой стране – все видишь,понимаешь, что вокруг тебя происходит, но не в состоянии объясниться и получитьпомощь, поскольку не понимаешь языка, на котором там говорят.

– Всем нам приходилось чувствовать такое.

– Просто все мы в той или иной мере сумасшедшие.

Небо в окне за решеткой было усеяно звездами, а за горамивсходил узкий серп растущей луны. Поэтам нравилась полная луна, о такой лунеони писали тысячи стихов, а Вероника любила молодой месяц, ведь ему было кударасти, прибавляться в размерах, наполняться светом, прежде чем он снова неуклонноначнет стареть.

Ей хотелось подойти к пианино в холле и отпраздновать такуюночь запомнившейся со времен колледжа прекрасной сонатой. Глядя на небо,Вероника ощущала неописуемую благодать, как будто бесконечность Вселеннойдоказывала и ее собственную вечность. Но от исполнения желания ее отделялистальная дверь и женщина, бесконечно читавшая свою книгу. Да и кто играет напианино так поздно, ведь она помешает спать всем вокруг.

Вероника рассмеялась. Вокруг были палаты, заполненныечокнутыми, а эти сумасшедшие, в свою очередь, заполнены снотворным.

Между тем ощущение благодати сохранялось. Она встала иподошла к кровати Зедки, но та спала глубоким сном – наверное, непростоприйти в себя после той ужасной процедуры.

– Вернитесь в постель, – сказала медсестра. –Хорошим девочкам снятся ангелочки или возлюбленные.

– Я вам не ребенок. Я не какая-нибудь тихая помешанная,которая всего боится. Я – буйная, у меня бывают истерические припадки,когда мне дела нет ни до собственной жизни, ни до жизни других. А как разсегодня у меня припадок. Я посмотрела на луну, и мне хочется с кем-нибудьпоговорить.

Медсестра покосилась на Веронику, удивленная ее реакцией.

– Вы меня боитесь? – настаивала Вероника. –До смерти мне остались один-два дня. Что мне терять?

– Почему бы тебе, деточка, не прогуляться и не дать мнедочитать книгу?

– Потому что я – в тюрьме, где говорю сейчас снадзирательницей, которая делает вид, будто читает книгу, только для того,чтобы показать, какая она умная, а на самом деле следит за каждым движением впалате и хранит ключи от двери, словно какое-нибудь сокровище. Есть правила дляперсонала, и она им следует, потому что так может продемонстрировать власть,которой в повседневной жизни, с мужем и детьми, у нее нет.

Вероника дрожала, сама не понимая отчего.

– Ключи? – переспросила медсестра. – Дверьвсегда открыта. Какой мне смысл запираться здесь, со сборищем душевнобольных!

Как так – дверь открыта? На днях я хотела отсюда выйти,а эта женщина не сводила с меня глаз до самого туалета. Что она говорит?

– Не принимайте мои слова всерьез, – продолжаламедсестра. – На самом деле у нас нет необходимости в строгом надзоре:имеются снотворные. Что это вы дрожите? Замерзли?

– Не знаю. Кажется, что-то неладно с сердцем.

– Если уж вам так хочется – пожалуйста, можетепойти проветриться.

– Честно говоря, мне бы хотелось поиграть на пианино.

– Палаты далеко от холла, так что вы никого непобеспокоите. Играйте, если вам хочется.

Дрожь Вероники перешла в тихие, робкие, приглушенныерыдания. Она стала на колени и, склонив голову на грудь медсестры, расплакаласьнавзрыд.

Медсестра, отложив книгу, гладила ее волосы, чтобы самасобой прошла волна охватившей Веронику печали. Так они и сидели вдвоем почтиполчаса: одна плакала и плакала, другая пыталась ее утешить, не расспрашивая опричине слез.

Наконец рыдания стихли. Медсестра помогла Веронике поднятьсяс колен и под руку довела до двери.

– У меня дочь почти вашего возраста. Когда вас сюдапривезли, под всеми этими капельницами, я удивилась, с чего бы это такаякрасивая, молодая девушка, у которой вся жизнь впереди, вдруг решила покончитьс собой. Потом поползли слухи: письмо, которое вы оставили, – мне, кстати,не слишком верится, что оно и есть причина вашей попытки самоубийства, – атакже считанные дни, отведенные вам болезнью сердца. У меня из головы невыходила собственная дочь: а вдруг и она решится на что-нибудь подобное?

Откуда вообще берутся люди, которые идут противестественного закона жизни – бороться за выживание любой ценой?

– Вот поэтому я и плакала сейчас, – сказалаВероника. – Приняв таблетки, я хотела убить в самой себе ту, когопрезирала. Я не думала о том, что внутри меня есть другие Вероники, которых ятак и не сумела полюбить.

– А что заставляет человека презирать самого себя?

– Наверное, трусость. Или вечная боязнь провала, страхне оправдать возложенных на тебя надежд. Ведь еще совсем недавно мне было таквесело; я забыла о своем смертном приговоре. А когда снова вспомнила ситуацию,в которую угодила, я ужаснулась.

Медсестра открыла дверь, и Вероника вышла.

Как вообще ей в голову пришло о таком спросить? Чего онахочет – понять, почему я плакала? Неужели не ясно, что я совершеннонормальный человек, у меня те же желания и страхи, что и у всех людей, и такойвопрос – учитывая, что дела мои безнадежны, – может попроступовергнуть в отчаяние?