Ни то ни се.

Но в довесок к сварганенному спустя рукава «чилес рессенос»предлагался живой звук. Квинтет декоративных индейцев с панфлейтами и смуглымигитарами. И профилями ацтекских богов с труднопроизносимыми именами.Корабельникоff заскочил в «Amazonian Blue» купить сигарет — ни одного ларькапоблизости не было, а ждать до следующего перекрестка он не хотел. ТипичноКорабельникоffская мальчишеская нетерпимость и мальчишеское же самодурство. Сточно такой нетерпимостью и самодурством он продвигался на рынок — не собираясьждать до следующего перекрестка, уставленного самой разнообразной пивной тарой.

Ока не послал за сигаретами Никиту, что было быестественным, а отправился за ними сам. Что было неестественным, но единственноверным и единственно возможным в ходе открывшихся впоследствии двадцати трех… Адвадцать три уже поджидали простака Корабельникоffа, меланхолично сидя вукрытии и изредка нашептывая признания в охотничий рожок.

Тембр рожка оказался самым подходящим: ничем незамутненный,почти детский альт. Исполнять таким целомудренным, таким католическим голосомполную косматых языческих страстей «Navio negreiro» было почти преступлением,но Корабельникоff закрыл на это глаза. С чем-чем, а с преступлениями он умелдоговариваться. Или — просто забывать о них: подумаешь, невинные экономическиешалости периода первоначального накопления капитала…

Покупка сигарет затянулась на два часа, по прошествиикоторых Корабельникоff выполз из «Amazonian Blue», на автопилоте открыл дверцуи на таком же автопилоте плюхнулся на сиденье рядом с Никитой. Поначалу Никитарешил, что хозяин вусмерть надрался, но это относилось скорее к необычномусостоянию, в котором пребывал Kopaбeльникoff. Таким своего босса Никита до сихпор не видел и потому воспользовался самой примитивной классификацией:надрался, паразит. Но все оказалось гораздо плачевнее, чем сиюминутное искоропреходящее опьянение.

— Дай закурить, — рыкнул Корабельникоff Никите.

Никита даже не успел удивиться вопросу и по инерции сказал:

— У меня только «Союз-Аполлон»…

Представить Kopaбeльникoffa, курящего подванивающий сорнойтравой «Союз-Аполлон», было так же трудно, как представить утконоса в скафандреводолаза-глубоководника. И на что, спрашивается, были потрачены два часа вподметном кабаке?…

— Один черт…

Kopaбeльникoff рассеянно взял сигарету из протянутой Никитойпачки, рассеянно затянулся. И так же рассеянно выпустил дым из ноздрей.

— Я женюсь, — сказал он, когда дым окончательнозабил салон.

«Я женюсь», слетевшее с губ Корабельникоffa, — это былдаже не утконос в скафандре водолаза-глубоководника. Иисус Христос с дозойгероина и шприцом, заткнутым за терновый венец, — вот что это было.

Нонсенс. Полнейшая чепуха.

— Поздравляю, — выдавил из себя Никита. — Икто она?

Вопрос, некорректный для шофера, но вполне уместный длясубботнего молчаливого собутыльника. Именно воспоминание о субботе и придалоНиките смелости.

— Не знаю, — обрубил Корабельнико?

Интересное кино.

— Не знаю… Но точно знаю, что женюсь…

Уж не в только ли что покинутом кабаке располагается алтарь,на который преуспевающий Ока Алексеевич готов бросить свою жизнь?…

Как показало ближайшее будущее, алтарь располагался именнотам. Украшенный облупившимися гипсовыми распятиями, бумажными цветами итонкими, сгорающими за минуту свечками. Все — аляповатое, несерьезное, взятоенапрокат в дешевой базарной лавчонке.

Корабельникоff зачастил в «Amazonian Blue», как ярыйприхожанин на церковную службу, — да что там, он почти не вылезал изнелепого ресторана. И всему виной оказалась копеечная певичка с плохим,считанным с листа русскими буквами испанским языком. И репертуаром, состоящимиз десятка песенок. Сценическое имя певички было чересчур бутафорским даже для«Amazonian Blue» — Лотойя-Мануэла. В жизни же она откликалась на простецкоеМарина.

Никита был впервые допущен к телу Марины-Лотойи-Мануэлычерез две недели после случившегося с Корабельникоffым любовного несчастья.Неизвестно, какая вожжа попала под хвост патрону, но в одно из посещений«Amazonian Blue» он взял Никиту с собой.

Внутрь кабака.

Это было равносильно тому, что оказаться в глубине одинокойи встревоженной Корабельникоffской души. До сих пор об этом и речи быть немогло; до сих пор Корабельникоffскую душу охраняли минные поля, рвы ибрустверы. И вот — пожалуйста…

Корабельникоff и Никита заняли ближний к небольшой сценестолик; на столике уже стояла табличка «зарезервирован» — Корабельникоffа здесьждали. За две недели он успел приручить персонал — не иначе как щедрымичаевыми.

Еще какими щедрыми, мигнул вышколенной улыбкой метрдотель.Еще какими щедрыми, мигнул вышколенным пробором официант. Еще какими щедрыми,мигнула вышколенной прохладой бутылка «Chateau Rieussec». Мигнула персональноНиките, поскольку сам Корабельникоff от вина отказался. Он молча потягивалсиротский стакан минералки.

И ждал.

Она появилась тогда, когда ожидание в сломанныхКорабельникоffских бровях достигло критической отметки. Никите оставалосьтолько пожалеть пятерку выписанных из пампасов латино-америкашек с их гитаркамии гортанным клекотом. Все зажигательные carason увядали, стоило только первымих тактам приблизиться к столу, за которым сидели Корабельникоff! и Никита.Наконец пытка «Taka takata» закончилась, и действие плавно перетекло к «Navionegreiro» — захватанной визитной карточке Марины-Лотойи-Мануэлы.

Для начала на маленькой эстрадке погасли софиты, до этогоравнодушно шарившие по маслянистым макушкам латиносов. Потом появились дватонких луча, скрестившихся на самом центре, и Никите на секунду показалось, чтолучи эти — всего лишь нестерпимый, ослепительный, обжигающе-холодный свет глазKopaбeльникoffa.

Впрочем, так оно и было.

Kopaбeльникoff пожирал эстрадку глазами. Как в детстве —восхитительно-чужой перочинный нож с пятнадцатью лезвиями. Как в юности —восхитительно-чужую длинноногую и короткостриженую подружку. Так можно пожиратьглазами все, что не принадлежит тебе. И никогда не будет принадлежать. Или —будет?… При условии, что ты — почти всемогущий Корабельникоff… Но почтивсемогущего больше не было. Его не стало, как только в спертом воздухе«Amazonian Blue» разлились первые, еще осторожные звуки «Navio negreiro».Следом за этими, почтительно склонившими голову звуками, прошествовал голос.«Ничего особенного, — тотчас же решил Никита, — ничего. Вот толькооткуда такая спесь, тоже мне, Монтсеррат Кабалье!..»

Но Kopaбeльникoff был явно другого мнения о голосе. И о еговладелице — тоже.

Она появилась лишь спустя минуту, когда чертова carasonблагополучно выбралась из первого куплета. Медноволосая, медноглазая, соливковой кожей. Вот именно — оливковой. Тот самый вариант, который Никитатерпеть не мог, — оливки с анчоусами. И Марину-Лотойю-Мануэлу невзлюбилсразу же, скажите пожалуйста, какая фифа! А всего-то и радости, что вставнойномер в кабаке для пьющего и жрущего миддл-класса…