Он еще немного рассказал Питеру о том, как он нашелобезьяну, но ему не хотелось пугать еще больше и так уже запуганного мальчика.Его рассказ стал непоследовательным и не совсем ясным, но Питер не задавалвопросов. Хэл подумал, что, возможно, он сам заполняет пробелы, примерно такимже образом, как сам Хэл вновь и вновь воображал себе смерть своей матери, хотяи не видел, как это произошло.

И дядя Уилл и тетя Ида приехали на похороны. Потом дядя Уиллвернулся обратно в Мейн, – настало время собирать урожай, а тетя Ида осталасьна две недели с мальчиками, чтобы перед тем, как отвезти их в Мейн, привести впорядок дела своей покойной сестры. И кроме того в течение этого времени онапыталась сблизиться с мальчиками, которые были так ошеломлены смертью матери,что находились почти в коматозном состоянии. Когда они не могли уснуть, онабыла с ними и поила их теплым молоком. Она была с ними, когда Хэл просыпался втри часа ночи от кошмаров (кошмаров, в которых его мать подходила к аппаратудля охлаждения воды, не замечая обезьяну, которая плавала и резвилась в егопрохладных сапфирных глубинах, скалилась и стучала тарелками, оставлявшими вводе два вскипавших пузырьками следа). Она была с ними, когда Билл заболелсначала лихорадкой, потом стоматитом, а потом крапивницей через три дня послепохорон. Она была с ними. Дети хорошо узнали ее, и еще прежде чем ониотправились с ней на автобусе из Хартфорда в Портленд, и Билл и Хэл уже успелиприйти к ней каждый по отдельности и выплакаться у нее на коленях, пока онаобнимала и качала их. Так между ними установился контакт.

В тот день, когда они выехали из Коннектикута в Мейн,старьевщик подъехал к дому на старом грохочущем грузовике и подобрал огромнуюкучу ненужного хлама, которую Билл и Хэл вынесли на дорожку из заднего чулана.Когда весь мусор был свален на тротуаре, тетя Ида сказала им пойти в заднийчулан н взять с собой оттуда какие-нибудь сувениры на память, которые имзахочется сохранить у себя. Для всего этого у нас просто не хватит места,мальчики, – сказала она им, и Хэл понял, что Билл поймал ее на слове,отправившись перетряхивать все эти волшебные коробки, оставшиеся от их отца.Хэл не последовал за ним. Он потерял вкус к посещениям чулана. Ужасная мысльпришла к нему в течение первых двух недель траура: возможно, его отец не простоисчез или сбежал, обнаружив, что не приспособлен к семейной жизни.

Возможно, в его исчезновении виновата обезьяна.

Когда он услышал, как грузовик старьевщика рычит и с шумомизрыгает выхлопные газы, прокладывая свой путь по кварталу, Хэл собрался сдухом, схватил обезьяну с полки, на которой она стояла с того дня, когда умерлаего мать (он даже не осмелился отнести ее обратно в чулан), и ринулся с нейвниз по лестнице. Ни Билл, ни тетя Ида не увидели его. На бочке, полнойсломанных безделушек и заплесневевших книг, стояла та самая картонная коробка,набитая точно таким же хламом. Хэл запихнул обезьяну в коробку, возвращая ее вто место, откуда она впервые появилась, и истерически подзадоривая ее начатьстучать тарелками (ну давай, я заклинаю тебя, заклинаю тебя, дважды заклинаютебя), но обезьяна лежала неподвижно, небрежно откинувшись, словно высматриваявдалеке автобус, усмехаясь своей ужасной, такой знакомой улыбкой.

Хэл стоял рядом, маленький мальчик в старых вельветовыхбрюках и обшарпанных ботинках, пока старьевщик, итальянец с крестом на шее,насвистывавший мелодию через дырку в зубах, грузил коробки и бочки в древнийгрузовик с деревянными бортами. Хэл смотрел, как он поднимает бочку сводруженной на нее картонной коробкой, он смотрел, как обезьяна исчезает вкузове грузовика, он смотрел, как старьевщик забирается в кабину, мощносморкается в ладонь, вытирает руку огромным красным платком и заводит мотор,грохочущий и изрыгающий маслянистый голубой дым. Он смотрел, как грузовикотъезжает. И он почувствовал, как огромная тяжесть свалилась с его сердца. Ондважды подпрыгнул так высоко, как он только мог, вытянув руки и подняв вверхладони, и если бы его заметил кто-нибудь из соседей, он посчитал бы этостранным или, возможно, даже почти святотатственным. Почему этот мальчикпрыгает от радости (ибо это был именно прыжок от радости, его трудно нераспознать), – наверняка спросил бы он себя, – когда не прошло и месяца с техпор, как его мать легла в могилу?

Он прыгал потому, что обезьяны больше не было, она исчезланавсегда.

Во всяком случае, так ему тогда казалось.

Через три месяца тетя Ида послала его на чердак за коробкамис елочными украшениями, и когда он ползал на четвереньках в поисках этихкоробок, пачкая брюки в пыли, он внезапно снова встретился с ней лицом к лицу,и его удивление и ужас были так велики, что ему пришлось укусить себя за руку,чтобы не закричать… или не упасть замертво. Она была там, оскалясь в своейзубастой усмешке, с тарелками, разведенными в стороны и готовыми зазвенеть,перекинувшись небрежно через борт картонной коробки, словно высматривая вдалекеавтобус, и, казалось, говоря ему: Ты ведь думал, что избавился от меня, не такли? Но от меня не так-то просто избавиться, Хэл. Ты мне нравишься, Хэл. Мысозданы друг для друга, мальчик и его ручная обезьяна, два старых приятеля. Агде-то к югу отсюда старый глупый старьевщик-итальянец лежит в ванной, выпучивглаза, и его зубной протез высовывается у него изо рта, вопящего рта,старьевщик, который воняет, как потекшая электрическая батарейка. Он собиралсяподарить меня своему внуку, Хэл, он поставил меня на полу в ванной комнате,рядом со своим мылом, бритвой и кремом для бритья, рядом с радиоприемником, покоторому он слушал Бруклина Доджерса, и тогда я начала стучать тарелками, иодна из моих тарелок задела его старое радио, и оно полетело вниз, в ванну, итогда я отправилась к тебе, Хэл, я путешествовала ночью по дорогам, и лунныйсвет сиял на моих зубах в три часа утра, и позади себя я оставляла многихумерших на многих местах. Я пришла к тебе, Хэл, я твой подарок на Рождество,так заведи меня, кто там умер? Это Билл? Это дядя Уилл? Или это ты, Хэл? Ты?

Хэл отпрянул, лицо его сумасшедше исказилось, глазавращались. Он чуть не упал, спускаясь вниз. Он сказал тете Иде, что не смогнайти рождественские украшения. Это была его первая ложь ей, и она увидела, чтоэто ложь, по его лицу, но, слава Богу, не спросила его ни о чем. А потом пришелБилл, и она попросила его поискать, и он притащил с чердака коробки сукрашениями. Позже, когда они остались одни, Билл прошипел ему, что он –болван, который не может отыскать свою задницу с помощью двух рук и одногофонарика. Хэл ничего не ответил. Хэл был бледен и молчалив и почти ничего не елза ужином. И в ту ночь ему снова снилась обезьяна, как одна из ее тарелоксбивает радио, и оно летит прямо в ванну, а обезьяна скалится и стучиттарелками, и каждый раз раздается дзынь, и еще раз дзынь, и еще раз дзынь. Ночеловек, лежащий в ванной в тот момент, когда в воде происходило короткоезамыкание, был не старьевщиком-итальянцем.

Это был он сам.

Хэл и его сын сбежали вниз от дома к лодочному сараю,который стоял над водой на старых сваях. Хэл держал рюкзак в правой руке. Ворту у него пересохло. Его слух невероятно обострился. Рюкзак был очень тяжелым.