— Когда мне понадобится ваше заступничество, ИпполитАлександрович, я вас непременно об этом извещу, — не без яда ответила наэто Клеопатра, и конфронтация была подавлена в самом зародыше. — А лучшевот что, господа. Коли интересного разговора от вас не дождешься, давайте вфанты играть. В прошлый раз забавно получилось — как Фрол Лукич, проигравшись,цветочек на пяльцах вышивал, да все пальцы себе иголкой истыкал!

Все радостно засмеялись кроме стриженного кружком бородатогогосподина, на котором фрак сидел довольно косо.

— И то, матушка Амалия Казимировна, потешились надкупчиной. Так мне, дураку, и надо, — смиренно проговорил он, напирая на«о». — Да только при честной торговле долг платежом красен. Намедни мыперед вами рисковали, а нынче неплохо бы и вам рискнуть.

— А ведь прав коммерции советник! — воскликнуладвокат. — Голова! Пускай и Амалия Казимировна смелость явит. Господа,предлагаю! Тот из нас, кто вытащит фант, потребует от нашей лучезарной… ну…чего-нибудь особенного.

— Правильно! Браво! — раздалось со всех сторон.

— Никак бунт? Пугачевщина? — засмеяласьослепительная хозяйка. — Чего ж вы от меня хотите?

— Я знаю! — встрял Ахтырцев. — Откровенногоответа на любой вопрос. Чтоб не вилять, в кошки-мышки не играть. И непременно сглазу на глаз.

— Зачем с глазу на глаз? — запротестовалкапитан. — Всем будет любопытно послушать.

— Когда «всем», то откровенно не получится, —сверкнула глазами Бежецкая. — Ладно, поиграем в откровенность, будьпо-вашему. Да только не побоится счастливец правду от меня услышать? Невкуснойможет получиться правда-то.

Граф насмешливо вставил, картавя на истинно парижский манер:

— J'en ai le frisson que d'y penser.[7]Ну ее, правду, господа. Кому она нужна? Может, лучше сыграем в американскуюрулетку? Как, не соблазняет?

— Ипполит, я, кажется, предупредила! — метнула внего молнию богиня. — Повторять не буду! Про то ни слова!

Ипполит немедленно умолк и даже руки вскинул — мол, нем какрыба.

А проворный капитан тем временем уж собирал в фуражку фанты.Эраст Петрович положил батистовый отцовский платок с монограммой П.Ф.

Тянуть поручили гладкому Антону Ивановичу.

Первым делом он достал из фуражки сигару, которую сам тудаположил, и вкрадчиво спросил:

— Что сему фанту?

— От баранки дыру, — ответила отвернувшаяся кстене Клеопатра, и все кроме гладкого злорадно расхохотались.

— А сему? — безразлично извлек Антон Ивановичкапитанов серебристый карандаш.

— Прошлогоднего снегу.

Далее последовали часы-медальон («от рыбы уши»), игральнаякарта («mes condoleances»[8]), фосфорные спички («правый глазКутузова»), янтарный мундштук («пустые хлопоты»), сторублевая ассигнация («трираза ничего»), черепаховый гребешок («четыре раза ничего»), виноградина(«шевелюру Ореста Кирилловича» — продолжительный смех в адрес абсолютно лысогогосподина с Владимиром в петлице), гвоздика («этому — никогда и ни за что»). Вфуражке остались всего два фанта — платок Эраста Петровича и золотой перстеньАхтырцева. Когда в пальцах объявляющего искристо сверкнул перстень, студентвесь подался вперед, и Фандорин увидел, как на прыщавом лбу выступили капелькипота.

— Этому, что ли отдать? — протянула АмелияКазимировна, которой, видно прискучило развлекать публику. Ахтырцев приподнялсяи, не веря своему счастью, сдернул с носа пенсне. — Да нет, пожалуй, неему, а последнему, — закончила мучительница.

Все обернулись к Эрасту Петровичу, впервые приглядываясь кнему всерьез. Он же последние несколько минут, по мере увеличения шансов, вселихорадочнее обдумывал, как быть в случае удачи. Что ж, сомнения разрешились.Стало быть, судьба.

Тут, сорвавшись с места, к нему подбежал Ахтырцев, горячозашептал:

— Уступите, умоляю. Вам что… вы здесь впервые, а у менясудьба… Продайте, в конце концов. Сколько? Хотите пятьсот, тысячу, а? Больше?

С удивительной для самого себя спокойной решительностьюЭраст Петрович отстранил шепчущего, поднялся, подошел к хозяйке и с поклономспросил:

— Куда прикажете?

Она смотрела на Фандорина с веселым любопытством. От этоговзгляда в упор закружилась голова.

— Да вот хоть туда, в угол. А то боюсь я с вами, такимхрабрым, уединяться-то.

Не обращая внимания на насмешливый хохот остальных, ЭрастПетрович последовал за ней в дальний угол залы и опустился на диван с резнойспинкой. Амалия Казимировна вложила пахитоску в серебряный мундштучок,прикурила от свечи и сладко затянулась.

— Ну, и сколько вам за меня Николай Степаныч предлагал?Я же знаю, что он вам нашептывал.

— Тысячу рублей, — честно ответил Фандорин. —Предлагал и больше.

Агатовые глаза Клеопатры недобро блеснули:

— Ого, как ему не терпится. Вы что же, миллионщик?

— Нет, я небогат, — скромно произнес ЭрастПетрович. — Но торговать удачей почитаю низким.

Гостям надоело прислушиваться к их беседе — все равно ничегоне было слышно, — и они, разделившись на группки, завели какие-то своиразговоры, хоть каждый нет-нет да и посматривал в дальний угол.

А Клеопатра с откровенной насмешкой изучала своеговременного повелителя.

— О чем желаете спросить?

Эраст Петрович колебался.

— Ответ будет честным?

— Честность — для честных, а в наших играх честинемного, — с едва уловимой горечью усмехнулась Бежецкая. — Нооткровенность обещаю. Только не разочаруйте, глупостей не спрашивайте. Я вас залюбопытный экземпляр держу.

И Фандорин очертя голову устремился в атаку:

— Что вам известно о смерти Петра АлександровичаКокорина?

Хозяйка не испугалась, не вздрогнула, но Эрасту Петровичупоказалось, будто глаза ее на миг чуть сузились.

— А вам зачем?

— Это я после объясню. Сначала ответьте.